Анастасия Коробкова - Воскрешенные
Первое, чего я захотела, освоив этот прием — оказаться на своей планете, Ледяной или Каменной, но ничего не вышло. Дух объяснил, что перемещаться в этом же пространство-времени, то есть преодолевать только пространство — совсем другое искусство, и мне его осваивать пока рано. Я задумалась, почему бы не сделать переход двойным: сначала с Земли попасть в другое пространство-время («наколдованный мирок»), а затем из него — на сестру-планету? Дух ответил сомнением, и это исследование пришлось отложить на потом.
Боги совмещают преимущества людей и духов, тем самым оставляя далеко позади и тех, и других. Как люди, они могут пользоваться благами твердого мира и перерабатывать в энергию эти блага: пищу, воду, прочее… Как духи, они не считаются с расстояниями и условностями вроде неизменной формы или веса. Волей, силой мысли они влияют на природные явления, начиная от погоды и заканчивая ландшафтом; манипулируют эмоциями людей и животных, наводя то безотчетный страх, то безмятежный покой, заставляя тем самым действовать или бездействовать в своих интересах или, хотя бы, допускать и обрабатывать нужные богам мысли. Их воля ослабевает, лишь сталкиваясь с чужой волей. В конфликте интересов выигрывает тот, кто сильнее.
Сила — это сила и есть, она в энергии. Сильным оказывается тот, кто умеет ее собирать, накапливать и с наибольшим эффектом расходовать. Теоретически это может быть и человек, и дух, и другой бог, но люди как серьезные конкуренты богами не рассматриваются, поскольку в большинстве своем ничего этого не умеют; духи, за редким исключением, тоже.
Редкое исключение — Королева Сидони. По слухам, она когда-то была богом, но в твердом теле погибла. Слухи требовали осмысления…
Что нужно богам? Энергия и нужна. Чем больше людей с их мыслями и чувствами находится под контролем, тем сильнее бог, которому они молятся. За сферы влияния, то есть за наиболее эмоциональных и упрямых, иногда приходится бороться, причем даже с другими богами, а человеческие лидеры, не только излучающие энергию, но и зажигающие других — вообще ценный приз, ради которого можно пойти на что угодно.
Быть богом увлекательно и приятно.
Стать богом почти невозможно.
Через это «почти» просачивается очень мало людей, и лишь единицы — самостоятельно. Чаще боги сами подбирают и готовят себе компаньонов: изменяют их мысли, а потом тела, клеточку за клеточкой, делая прочными, чувствительными ко всем видам энергии и способными на метаморфозы. Полного изменения никогда не дожидаются, а неизменившиеся клетки просто убивают. Все в один миг. Эта смерть человека становится началом рождения бога. Как-то так.
Дарху не повезло. Всё, что нужно, не успело в нем измениться к моменту гибели ненужного, и он остался неспособен к кое-каким важным божественным фокусам. Он не мог брать энергию отовсюду, как нормальные боги, и это составляло его главную проблему.
Второй проблемой была невозможность влиять на события — «строить вероятности», как это называет Капитан-Командор. Иначе меня давно обложили бы несчастья.
II
Он не ответил. В его положении у него оставалось только это — гордость. Испуг отступил, и теперь синие глаза приняли обычное для меня выражение ненависти.
Я села на пол, скрестив ноги, и огляделась. Оглядеться, безусловно, следовало раньше: место, как обязательно сказал бы Тим, было очень странным.
Большие гладкие куски белого мрамора, которые я сначала приняла за обломки, торчали из покрытой невысокой травкой земли, обрывающейся в никуда. Горизонт тут был слишком близко, метрах в десяти вокруг каменного, заваленного подушками ложа Дарха. А дальше — лишь солнечное сияние да редкие пушистые облачка.
Дарх возлежал на вершине горы, окруженной только небесами. Неужели Олимп? С богов станется. А я без приглашения… Наскребу еще врагов на свою…
Но ни людей, ни богов здесь не было. Периферическим зрением я уловила хаотичное движение воздуха и поняла, что здесь, где его мало, наконец-то смогу увидеть духов! Надо, наверное, как-то по-особому настроить глаза! Сощуриться и смотреть сквозь… на Дарха, к примеру. Или на дальнее облако. Ой, а ведь действительно что-то различается! Так, запомню состояние глаз, а потом, на Острове, потренируюсь.
Уголки губ Дарха, понявшего, чем я занята, презрительно дернулись. Он-то духов видит.
— В прошлый раз у нас с тобой беседы не получилось, — как можно спокойнее начала я.
Его лицо застыло. Попробую продолжить.
— Я понимаю, что ты чувствуешь. Давай, ты поймешь, что чувствую я?
Разговор не в русле божественной логики, уж точно. Дарх не выдержал.
— Лучше убей, — чуть напрягая горло, но ясно и четко произнес он.
Это сейчас проще простого. Это даже оправдано обстоятельствами, и никто, пожалуй, не осудил бы такое убийство, ведь Дарх мне угрожает. Но.
— Ты, конечно, знаешь, что я не могу. Я не желаю ничьей смерти.
— Почему? — вызывающим шепотом спросил он.
Обсуждать с богом жизненные принципы — наверное, не самое умное занятие. Прозвучавший в его вопросе скепсис указывал, что все объяснения уйдут в пустоту. И все же дать их придется — только потому, что он об этом спросил, кинув единственную ниточку, которая могла бы нас связать чем-то получше ненависти и страха.
— Я не хочу приумножать боль.
Говорить Дарх уже не мог, хотя очень желал. Я попыталась направить на него все свое внимание, чтобы ему было легче кидаться мыслями, и тут же получила: «Тогда убей безболезненно».
Это просто игра словами. Дарх не может не понимать, о чем на самом деле я говорю. Он просто использует возможность подраться со мной хоть на словах. Что ж, ненависть есть ненависть, и раз другого не дано, придется добиваться цели ее средствами.
— Будет больно тем, кто тебя любит.
«Таких не осталось».
Не может же он в действительности ждать, что я сей момент сверну ему шею!
Стоп. Он хитрый. Он ждет не этого. Он ждет, что я заведу душеспасительную беседу, раскроюсь и расскажу о тех, кого люблю сама. И правда: порыв покопаться в памяти, с чего вдруг ценность человеческой жизни взвилась в абсолют, у меня возник, и даже вспомнились мамины сумасшедшие от тревоги глаза в те дни, когда Алешку срочно готовили к внеплановой операции, и настоящее, физическое, действительно невыносимо болезненное ощущение этой ее тревоги, тогда впервые передавшееся мне и оставшееся навсегда… А что, если Дарх прав, и тех, кого никто не любит, можно убивать?..
— Не может быть, — совершенно искренне, неконтролируемо, вырвалось у меня.
Эта уверенность, кажется, сильнее разума, который под ее давлением отказался допустить такую вероятность.
