Жюль Верн - Тайна Вильгельма Шторица
Тщетно уговаривал толпу начальник полиции, тщетно сопротивлялись ей полицейские. Толпа смела их, разнесла решетку, ворвалась в дом. Двери и окна выломали, мебель повыкидывали в сад и во двор, лабораторные аппараты переломали и перебили вдребезги. Потом вдруг из нижнего этажа полыхнуло пламя, перекинулось на следующий этаж, побежало змейками по крыше, и через несколько минут бельведер рухнул в образовавшийся из дома пылающий костер.
Самого Вильгельма Шторица тщетно искали по всему дому, искали в саду, во дворе. Его не было. Или, быть может, его просто не нашли.
Дом горел в десяти местах сразу. Пожар уничтожил его быстро. Час спустя от здания остались только четыре стены.
Может быть, это было и к лучшему. Пожар мог способствовать успокоению жителей Рача. Многие могли прийти к утешительному заключению, что Вильгельм Шториц, оставаясь невидимкой, погиб в огне.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
После пожара в доме Шторица жители Рача как будто слегка успокоились. По крайней мере в городе уже не замечалось такого возбуждения. Очень многие думали, что «колдун» действительно находился в доме во время пожара и сгорел там.
Однако при расчистке пожарища не найдено было ничего такого, чем могло бы подтвердиться подобное предположение. Если Шториц и присутствовал на пожаре, то, по всей вероятности, в таком месте, где огонь не мог его достать.
Из Шпремберга были получены новые известия. Там Шторица не было. Не показывался и его лакей Герман. Куда они оба скрылись — никто не знал.
Город стал спокойнее, но в доме Родерихов положение не улучшалось. Мира была в том же состоянии: ничего не понимала, ничего не узнавала и была очень слаба. Врачи даже уж и обнадеживать перестали.
Но ее жизни опасность не угрожала, хотя она лежала бледная и неподвижная. Когда ее приподнимали, она начинала рыдать, плакать, говорила бессвязные слова, ломала руки. В ее глазах выражался ужас. Должно быть, ей вспоминались пережитые страшные сцены. Если это так, то это был утешительный признак. Являлась надежда на возможность выздоровления.
Мой брат не выходил из дома и большую часть времени находился при Мире вместе с ее родителями.
Шестнадцатого числа днем я бродил один по улицам города. Мне пришла фантазия переправиться на правый берег Дуная. Я давно задумал эту экскурсию, но до сих пор мешали обстоятельства. Я взошел на мост, прошел через остров Свендор и вступил на сербский берег.
Прогулка моя затянулась дольше, чем я предполагал. Часы как раз били половину восьмого, когда я вернулся на мост, пообедав в трактире на сербском берегу. И сам не знаю, что это мне вдруг вздумалось: я прошел только первую половину моста и свернул с него на центральную аллею острова Свендор.
Едва успел я пройти несколько шагов, как мне встретился Штепарк. Он был один, сейчас же подошел ко мне и заговорил о том, что в эту минуту нас больше всего интересовало.
Походив вдвоем минут двадцать по острову, мы вышли на его северный конец. Стемнело, и в аллеях сгустился мрак. Все домики в парке закрылись, и крутом нас не было никого.
Надо было возвращаться в Рач. Мы только что собрались это сделать, как до наших ушей донесся разговор.
Я остановился сам и остановил Штепарка, схватив его за руку. Наклонившись к самому его уху, я тихо сказал:
— Слушайте!.. Это его голос!.. Я узнал!..
— Чей голос? Шторица?
— Да.
— Он нас не видит?
— Нет. Ночь уравнивает наши шансы. Мы теперь такие же невидимки, как и он.
Голоса продолжали доноситься до нас. Разговаривали двое.
— С кем это он? — пробормотал Штепарк.
— Вероятно, со своим лакеем, — сказал я.
Штепарк потащил меня за собой под деревья. Пригибаясь к земле, мы подошли совсем близко к беседующим, но они нас видеть не могли. Разумеется, и мы их не видели, но мы уже знали, что так и должно быть.
Собеседники прохаживались мимо нас, то удаляясь, то приближаясь. Мы слушали в волнении, стараясь даже не дышать.
— Туда можно будет въехать завтра же? — спросил Шториц.
— Завтра же, — отвечал его невидимый собеседник, по всей вероятности лакей Герман. — И никто не будет знать, кто мы такие.
— Ты давно возвратился в Рач?
— Сегодня утром.
— На чье же имя ты нанял этот дом?
— На выдуманную фамилию.
— И ты уверен, что нам можно будет жить открыто, что нас никто не знает в…
К нашей досаде, мы не расслышали название того города, где собирался жить Шториц, потому что беседующие в это время удалились от нас. Но мы теперь знали, что наш враг собирается принять в скором времени обычный вид. Очевидно, поддерживать себя постоянно в невидимом состоянии было для него почему-нибудь неудобно, а быть может, и вредно для здоровья.
Голоса снова приблизились к нам. Герман говорил, доканчивая ранее начатую фразу:
— …рачская полиция под этими именами нас ни за что не откроет.
Рачская полиция? Значит, они собираются жить в каком-нибудь венгерском городе?
Потом собеседники опять отошли от нас. Штепарк воспользовался этим и сказал мне:
— Какой город? И какие фамилии? Необходимо будет узнать.
Я не успел ответить. Беседующие опять приблизились и остановились совсем рядом.
— Неужели так необходима эта поездка в Шпремберг? — спрашивал Герман.
— Абсолютно необходима. Там мои деньги, и мне нужно будет их взять. Но ведь это я только здесь не могу показаться безнаказанно, а там ничего…
— Вы хотите непременно принять обычный вид?
— А как же иначе? Никто, я полагаю, денег не выдаст получателю, если не увидит его перед собой.
Как я предвидел, так и выходило. Шториц очутился в таком положении, когда быть невидимкой неудобно. Ему понадобились деньги, и вот он принужден отказаться от своей тайной силы.
Он продолжал:
— Хуже всего то, что я не знаю, как это сделать. Эти дураки разорили мою лабораторию, а у меня нет ни одного пузырька номер «два». Хороню, что они не добрались до тайника в саду. Но он завален обломками, и мне будет нужна твоя помощь, чтобы их разбросать.
— Я всегда к вашим услугам, — сказал Герман.
— Приходи туда послезавтра в десять часов. Нас все равно никто не увидит, а нам самим днем виднее.
— Почему вы не хотите завтра?
— Потому что завтра у меня другое дело. Я такую штуку затеял, что кое-кому от нее солоно придется.
Собеседники прошли дальше. Когда они опять вернулись, Шториц говорил:
— Нет, я не уеду из Рача до тех пор, пока не утолю своей ненависти к этой семье, покуда Мира и этот французишка…
Он не договорил: его душила злоба. Он стал рычать как зверь. В эту минуту он проходил мимо нас. Стоило только протянуть руку, чтобы его схватить. Но наше внимание привлекли слова Германа:
