Евгений Федоровский - Искатель. 1976. Выпуск №3
Работы в Антарктике расширяются с каждым годом. Стремление людей к знаниям, их сила и воля побеждают ураганные ветры и самые жестокие на земле морозы. Уж коль Земля — наш дом, то люди хотят знать, что делается в этом доме.
И конечно, многие из них не забывают имен тех, кто первым пошел навстречу неведомому. «Открытие наиболее южного из известных материков было доблестно завоевано бесстрашным Беллинсгаузеном», — признавал английский мореплаватель Джемс Рбсс, открывший путь для более поздних экспедиций к Южному полюсу.
Немецкий географ Петерман, отмечая, что в мировой географической литературе заслуги русской антарктической экспедиции оценены совершенно недостаточно, прямо указывает на мужество Беллинсгаузена, с которым он пошел против мнения Кука: «Но заслуга Беллинсгаузена еще наименьшая. Важнее всего то, что он бесстрашно пошел против вышеуказанного решения Кука, царившего во всей силе в продолжении 50 лет и успевшего уже прочно укорениться. За эту заслугу имя Беллинсгаузена можно поставить наряду с именами Колумба, Магеллана и Джемса Росса, с именами тех людей, которые не отступали перед трудностями и воображаемыми невозможностями, которые шли своим самостоятельным путем, и потому были разрушителями преград к открытиям, которыми обозначаются эпохи».
Готовя к публикации научную работу об отчетных картах Беллинсгаузена, Головин писал о грандиозности предпринятого Россией научного мероприятия, равного которому не знала долгие годы спустя история географических экспедиций. «Во всяком случае, ни одна страна мира, претендующая сегодня на первооткрытие Антарктиды, не может представить ничего сравнимого с отчетной навигационной картой Беллинсгаузена, — утверждал он. — Хорошо известно, что мелкомасштабные карты английской экспедиции Брансфильда и американской экспедиции Палмера не могут идти ни в какое сравнение с отчетной картой Первой русской антарктической экспедиции…
Покидая Антарктику, русские моряки увозили с собой твердое убеждение, а не предположение, что к югу от курса плавания их кораблей лежит «ледяной континент», «ледяной оплот», «континент льда», «Южная земля». Тем самым они успешно справились с задачей, поставленной перед ними всем ходом географических открытий в южном полушарии. Вот почему научный, подвиг русских военных моряков навсегда останется в летописи мировых событий». Головин вспоминал о тех, кто помогал ему искать карты, вытаскивать их из подвалов большого Екатерининского дворца, кто сохранил архив в дни жестокой блокады, а потом работал над ним, не считаясь со временем, без этих людей, наверное, Головин не смог бы вернуть науке документ огромной исторической ценности, не сумел бы представить миру главное доказательство того, что экипажи судов «Восток» и «Мирный» совершили величайшее географическое открытие века — нашли и положили на карту шестой континент — Антарктиду.
* * *Дизель-электроход «Лена» сбавил ход. В розовой дымке голубели ледяные дали. А вокруг, как бы охраняя покой огромной белой страны, в зеленоватой воде стояли айсберги.
Леша Кондрашов глядел на открывающийся берег и вспоминал свою жизнь. Он стал таким же искателем истины, как его старший друг. Давно окончил университет, зимовал на разных полярных станциях Арктики и Антарктики, стал хорошим гляциологом, кандидатом наук. Но, как всякий беспокойный человек, иногда он испытывал ужас от своего бессилия перед какой-либо проблемой, начинал метаться. И тогда вспоминал Головина. Ведь и тот переживал такое — страдая и мучаясь, радуясь и ужасаясь. Пока не пришел к выводу: работай и работай, ищи и не сдавайся — вот спасение от всех обид и неудач.
Очень редко Леша встречался с Головиным, теперь уже доктором наук. То один был на зимовке, то другой в далекой экспедиции. В суете жизни оставалось мало времени на человеческое участие и внимание друг к другу. Но в них обоих жили воспоминания о первых боях, об отчаянных вылазках к Екатерининскому дворцу, о госпиталях и поисках архива в голодные блокадные дни, об общей работе, сдружившей их.
Кондрашов уже трижды побывал в Антарктиде и теперь плыл сюда в четвертый раз. А Головину так ни разу и не удалось увидеть эти снежные берега, эти айсберги, это пронзительно чистое утреннее небо, какое не увидишь в других широтах. Медицинская комиссия была непримирима, к тому же у Головина в последние годы пошаливало сердце.
Каждый раз, когда корабль прижимался к припаю и сотни возбужденных заждавшихся парней в нетерпении сбегали на лед, каждый раз Кондрашов вспоминал Головина. Представлялся ему оставшийся в Ленинграде друг, вторым, после Беллинсгаузена и Лазарева, открывателем шестого континента. В этом не было преувеличения. Ведь всякое открытие важно не только сделать, но и защитить, отстоять его, проложить ему дорогу в историю.
Андрей БАЛАБУХА
РАВНОВЕСИЕ
Еще один, — думал Суркис, глядя в окно на слегка всхолмленную равнину, вдали, почти у самого горизонта, переходящую в предгорья. — Еще один, которому ты отказываешь. И в чем? В самом главном, в праве работать, заниматься своим делом без помех. До чего же это тяжко — быть координатором Совета Геогигиены! Сбежать бы! Снова стать просто ландшафтологом и…
Негромко пропел таймер. Суркис подошел к столу и нажал одну из клавиш на панели селектора.
— Толя? Да. Как там у вас с контрольным расчетом по энергоцентру? Уже у меня? Спасибо. В двух словах. То же самое? Вы не ошиблись? Да не обижайтесь, чудак-человек, я же знаю, что вы непогрешимы. С машиной? Пусть так. И все-таки жаль, что вы не ошиблись… Еще раз спасибо. Все.
Он открыл почтовый ящик и, вынув оттуда рулон пергамитовой ленты, стал перематывать его, иногда задерживаясь и внимательно изучая нанесенный на ленту график. Это был приговор проекту энергоцентра. Приговор в последней инстанции, безжалостный и обжалованию не подлежащий. Суркис представил себе лицо Ждана Бахмендо, ведущего энергетика Зари, и ему стало невыносимо тошно. Уже не глядя, автоматически докрутив ленту, Суркис положил рулон на стол и сел, обхватив руками голову. «Сбегу, — решил он вдруг. — На один день, на один вечер, но сбегу». Он снова нажал клавишу селектора.
— Светланка? Здравствуй, милая. Спасибо. Слушай, Светланка, если меня будут искать, придумай что-нибудь. Кто? Не знаю, но предполагаю. Не важно. Словом, я в нетях. В нетях. Идиома такая, потом объясню. Ну спасибо!
Суркис встал из-за стола и почти бегом направился к двери. Но сбежать ему не удалось. Дверь открылась раньше, чем должен был бы сработать автомат, и в проеме появилась человеческая фигура. Суркис едва успел остановиться.
