Дмитрий Биленкин - Искатель. 1976. Выпуск №2
— Я с этим не согласен, — твердо сказал я. — Если смотреть на вещи реально, то мы не можем рассчитывать на успех, вычисляя личность преступника. Скорее всего это один из жуликов, который при расследовании дела «Рыболовов» почему-то не попал в наше поле зрения, не был назван соучастниками и теперь за их счет поправляет свои финансы.
— Допустим, — кивнул Шарапов.
— Но у меня есть некоторые соображения о его личности. Этот аферист не простой уголовник. Он ловец душ. Я уверен, что его налеты тщательно продуманы в части того, у КОГО можно взять, а не сколько. И для его поимки я вижу только один путь…
— Какой?
— Стать на его место и самому рассчитать следующую жертву — там и должны мы поставить западню на ловца…
Генерал молчал, о чем-то неспешно думал, в пустой квартире шуршала тишина, и еле слышно пофыркивал на плите чайник. И мне показалось, что Шарапов думает совсем не над моими словами, а над чем-то отвлеченным, не имеющим отношения к нашему разговору.
— Тихо, как будто милиционер родился, — сказал он неожиданно. — Спит сейчас, наверное, этот жулик или развлекается на всю катушку и не догадывается даже, что два таких многомудрых мужа за полночь сидят и гадают на кофейной гуще про его судьбу. Или догадывается? Как думаешь, Тихонов?
— Черт его знает! Но как-то не верится, что дерзость его идет от глупого нахальства.
— Вот и мне не верится, — сказал Шарапов. — Умный он, конечно, человек. И опасный исключительно. Ведь его деятельность, помимо конкретного уголовного смысла, имеет еще один недопустимый аспект — он сеет каждый день в людях неуверенность, недоверие к нам с тобой, ко всей незыблемости правопорядка. И называется это казенно, но довольно точно…
— А именно?
— Дискредитация власти это называется. Был я сегодня в министерстве, очень они там — начальство — недовольны нами…
Шарапов прошел по кухне, включил приемник, игривый женский голос предложил нам:
— Танцуйте вместе с нами! Итак, летка-енка…
Я рассмеялся, представив, как мы с Шараповым, еле дождавшись этого мига, бросимся сейчас танцевать летку — пройдем хороводом по тесной кухне, впереди генерал с брюшком, выбрасывая короткие ножки в коленцах присядки, а я — вторым номером, на голову длиннее, тощий, похожий на вешалку.
— Тебе смешно? — хмуро спросил Шарапов; он ведь не знал, что мы с ним уже станцевали летку-енку.
— Да я не об этом. Хотя должен вам сказать, если по-честному, непонятно мне — «начальство недовольно»! Они-то должны соображать, что не на боку ведь мы лежим, прохлаждаемся…
— Нет, не должны, — уверенно сказал Шарапов. — Не должны они соображать, почему мы с тобой аферистов взять не можем. Полное и законное право у начальства сказать мне: вынь да положь. А уж я — тебе.
— Но мне передавать это указание некому, вот я и интересуюсь, почему начальство не должно вникать в наши сложности.
— А оно вникает. Но не на уровне отдельного, порученного тебе дела, а в масштабе оперативной обстановки в городе, во всей стране. Мне вот понадобилось немало времени, чтобы понять: нет хуже руководителей, чем те, что лезут во все дела сами. У настоящего начальника должно быть два дара: ясно понимать задачу и уметь подбирать людей, которым эта задача по силам.
— Я же не с этим спорю! — вскинулся я на Шарапова. — Но ведь начальство в Министерстве приборостроения, например, не дает конструкторам приказ: за три дня изобретите прибор, который умел бы делать то да се, да это самое.
— Правильно, — кивнул он. — За три дня не приказывают, а за год — приказывают.
— Но мне ведь не за год велят найти преступника! А задача не легче — пойди туда, не знаю куда, найди того, не знаю кого…
— Да, — готовно согласился Шарапов. — Но у тебя с конструкторами исходные точки разные. У них сумма технологических знаний, а у тебя — боль человеческая. Тут как ни крути, а ответ один: пока ты сердцем не ударишься о чужую беду, ты своей загадки не решишь. Ничего здесь не попишешь, работа у нас с тобой особая…
Помолчал и неспешно добавил:
— И на моей памяти прижились у нас только те ребята, которые способны своим сердцем о чужие невзгоды биться.
Он снова встал, налил нам по чашке густо-красного чая.
— У меня к вам просьба, — сказал я. — Разрешите мне к делу подключить Позднякова, уж больше его никто сердцем не ударится.
Генерал задумчиво похмыкал:
— Вообще-то, пока официально не закончено служебное расследование, нельзя привлекать его к операции…
— Но ни у кого не может вызвать сейчас сомнений его роль в этой истории, — настырно наседал я на шефа.
— А полную ясность все-таки может внести допрос этих барбосов, — отпирался Шарапов.
— Но он скорее всех поможет мне опознать их.
— Тут есть одна штука тонкая, я и сам не знаю, как быть. Пистолет у него похитили — выдавать новый я ему не хочу, а безоружным пустить не могу. На фронте в таких случаях полагалось оружие добыть в бою…
— Нам для боя в случае чего одного моего хватит. Да и, честно говоря, не предвижу я рукопашного боя.
— Не знаю, не знаю, — крутился Шарапов. — Не по правилам это.
— Вы поступите по рецепту Петра Первого. Он ведь был парень неглупый.
— А что Петр Первый в таких случаях делал со своими участковыми?
— С участковыми — не знаю. А в уставе написал: «Не держаться правил, яко слепой стены, ибо там порядки писаны, а времен и случаев нет».
Шарапов засмеялся.
— Ладно, приходи завтра с Поздняковым, подумаем вместе.
ГЛАВА 14
На верхнем марше центрального подъезда управления стоит при всех своих регалиях постовой милиционер — дядя Сережа, которого я помню с того самого дня, когда впервые пришел на Петровку, 38. Здесь находится главная приемная, здесь же и пост дяди Сережи — вещи эти за долгие-долгие годы, кажется, стали неразделимыми. В приемные дни дядя Сережа окружен посетителями: он дает советы, спрашивает, отвечает, сочувствует, отчитывает, консультирует — мало ли какие дела приводят людей на Петровку, 38. И дядя Сережа, который знает про милицию все, неторопливо, с достоинством успевает так «профильтровать» посетителей, что число занимающих очередь на прием уменьшается на добрую треть. Кто-то из ребят предложил ему однажды похлопотать для себя специальную должность — «постового референта». Дядя Сережа неодобрительно посмотрел на остряка и спокойно спросил: «Ты роды принимать умеешь?» — «А при чем здесь роды?» — «А при том, что мне и роды на посту принимать доводилось. Может, постовым акушером назовешь?» Ко мне старик относится снисходительно-добро, хотя чем я расположил его к себе — не знаю.
