Анатолий Ромов - Искатель. 1986. Выпуск №6
— Это что же, ты по рукаву определил?
— Да, старик, по рукаву, — безмятежно ответил Ксенофонтов. — Даю словесный портрет… Бороду убери, усы оставь, у него хорошие, ухоженные усы. Черные. Думаю, что некрашеные, настоящие черные усы. Лицо смуглое, худощавое. Волосы, сам видишь, длинные.
— Если бы я тебя не знал, — сказал Зайцев, — я бы вышел, хлопнув дверью.
— Я не сказал тебе главного, — усмехнулся Ксенофонтов. — Я не сказал, где его искать.
— И… это… где?
— Для начала закрой рот. Вот так. А искать… Походи со своими ребятами по ресторанам. По хорошим ресторанам. У нас, слава богу, их немного. Оперативникам твое задание даже понравится. Второе… пусть потолкаются на базаре, у овощных рядов. Но пусть обращают внимание не на тех, которые продают, и не на тех, которые покупают.
— Ты что, издеваешься? — не выдержал Зайцев. — На кого же им тогда смотреть?
— На тех, кто мило беседует с продавцами и кто не собирается ничего покупать. Понял? Я бы на твоем месте вообще закупил бы в магазине каких-нибудь овощей побольше и поставил бы своего человека за прилавок. Не забудь предупредить его, чтобы он не вздумал бриться. Небритый человек вызывает больше доверия. Дальше. Радиоотделы в комиссионках. Вот и все. Действуй. А мне надо очерк писать.
Зайцев молча поднялся, вышел из кабинета и осторожно прикрыл за собой дверь, будто покидал заболевшего человека, который даже не понимает своего безнадежного состояния. Здание редакции он покинул в задумчивости, но чем ближе подходил к прокуратуре, тем походка его становилась увереннее, быстрее, в движениях появилась твердость человека, прекрасно знающего, что ему делать и в какой последовательности.
А Ксенофонтов, порывшись в столе, нашел две кнопки и приколол снимок к стене, как раз напротив своего стола. И теперь стоило ему поднять глаза от рукописи, перед ним опять разворачивалась вся картина ограбления.
И снова мчался через дорогу грабитель с деньгами под мышкой, и его напарник в белом пиджаке все еще придерживал дверцу «Жигулей», и прохожие стояли, оцепенев от неожиданности. Ксенофонтов всматривался в парня, который легко, почти летяще перебегал через дорогу. Была, правда, в его фигуре какая-то едва уловимая нескладность, но Ксенофонтова это только порадовало.
— Все правильно, старик, — проговорил он вслух.
Нет, не написал он в этот день очерка о передовике производства. Не пошел у него очерк, так тоже бывает. Другие мысли, более увлекательные и дерзкие, охватили Ксенофонтова в этот день, и он отдался им с радостью. Возможно, кто-то сочтет его слишком легкомысленным и самонадеянным, кто-то решит, что его и на пушечный выстрел нельзя подпускать к газете, но как бы там ни было, шальное настроение вытолкнуло Ксенофонтов из редакции, и он пошел вдоль улиц, иногда пришептывая что-то про себя, иногда ухмыляясь чему-то в свои рыжеватые усы…
То ли голод обуял его, то ли жажда общения или необъяснимое желание побыть среди людей, но в этот день Ксенофонтов несколько раз заходил в кафе, но тут же, не дождавшись официанта, испугавшись длинной очереди или отвратных запахов, уходил. И снова шагал по улице, и светилось в его глазах… Да, вдохновение. То самое, которое столь редко посещало его за редакционным столом.
Войдя в чебуречную и вдохнув дымный чад горелого масла, он тут же вышел. Потом Ксенофонтов посидел в шашлычной за столиком, покрытым скатертью в красных томатных пятнах. Но нет, не стал он принимать шашлыки в этом несимпатичном месте.
Уже возвращаясь домой, он по дороге зашел в телефонную будку и набрал номер Зайцева.
— Привет, — сказал он. — Есть успехи?
— Будут, — хмуро ответил следователь.
— Это хорошо. Дело в том, что я забыл сказать тебе некоторые подробности словесного портрета и…
— Ну?
— Тот, который в машине, носит темные очки в темной металлической оправе, возможно, даже с фирменной нашлепкой на стекле. А тот, что бежит через дорогу, в парике. На самом деле его волосы гораздо короче.
— А в чем обут тот, который сидит в машине и от которого на снимке виден кусок рукава? — спросил Зайцев, уже не скрывая насмешки.
— Черные модельные туфли.
— У тебя все? — спросил Зайцев таким тоном, словно его отвлекали пустяками от важного дела.
— Да, старик, теперь все. Будь здоров.
— Подожди! — начал было следователь, но Ксенофонтов уже повесил трубку…
Прошла неделя, и за все это время друзья ни разу не встретились, ни разу не поговорили по телефону. Несколько попыток Ксенофонтова связаться с Зайцевым по телефону оказались тщетными — того не было ни в кабинете, ни дома. Да у него и своих хлопот хватало.
Однажды в конце рабочего дня некстати зазвонил телефон. Ксенофонтов поднял трубку, даже не подозревая, что наконец-то объявился Зайцев.
— Ксенофонтов? — услышал он. — Рад слышать твой голос.
— Старик! — вскричал Ксенофонтов. — Неужели ты жив?
— Похоже на то, хотя я крепко в этом сомневаюсь.
— Я рад за тебя, старик! Чует мое сердце, что ты мог и того… Что с тобой могло случиться всякое, а?
— Случилось, Ксенофонтов! Успел он все-таки из своей пушки бабахнуть в мою сторону, успел.
— Ты небось в кровище весь? — спросил Ксенофонтов.
— И это было. Но сейчас я в норме. Могу позвонить, в гости пригласить…
— И подаришь что-нибудь?
— Приходи. Подарю все, что понравится. Я сейчас на больничном, слегка хвораю… Рука болит, но уже легче.
— А между прочим, схватки с преступниками в твои обязанности не входят. По должности тебе положено общаться с ними в кабинете, когда им уже нечем бабахать.
— Виноват, — вздохнул Зайцев. — Проявил неуместное рвение. Как говорится, усердие оказалось не по разуму. За что и страдаю. А почему ты не спросишь о…
— Словесном портрете? Я и так знаю — с ним все в порядке. Где ты их взял?
— На базаре. Возле овощных рядов. Но видели их и в ресторане, и в комиссионке.
— Меня волнует одно — у водителя были очки в тонкой металлической оправе?
— Были! И у второго тоже. В очках и взяли. Но почему ты решил…
— О! — воскликнул Ксенофонтов. — Это не телефонный разговор. О таких вещах нужно говорить с глазу на глаз. В общем, еду. Жди!
Ксенофонтов одним махом сгреб со стола все исписанные листки, отнес машинистке и, прыгая через три ступеньки, на длинных своих ногах понесся вниз, прочь из редакции.
У Зайцева действительно одна рука висела на перевязи, но он был бодр, по комнате ходил пружинисто, поворачивался резко, на Ксенофонтова смотрел требовательно, будто тот невзначай вызнал какие-то служебные тайны и теперь предстояло выяснить, как он их вызнал, кто помог и насколько опасна подобная утечка информации.
