Павел Багряк - Оборотень
— Отказываюсь вас понимать!
«Я сам себя не понимаю, — подумал Гард. — Если Грейчер был в облике сенатора Крафта, а потом поменялся телами с Ванкувером, то, значит, передо мной сидит сенатор Ванкувер в облике Крафта, а Грейчер уехал в машине Ванкувера. Стало быть, передо мной человек, у которого сознание Ванкувера, его память и привычки, но тело — Крафта? Черт его знает, как все запутывается!»
Крафт терпеливо ждал.
«Лобовая атака явно провалилась», — сказал про себя Гард и взглянул на Таратуру. Надо было обладать потрясающей выдержкой, чтобы не свихнуться в эту минуту: Гард искал Грейчера дома у Крафта, действуя бок о бок с человеком, внешность которого и была внешностью Грейчера! Фантасмагория!
— Ладно, — сказал Гард, — меня утешает только то, что мы прекрасно понимаем друг друга, сенатор, хотя вы и делаете вид, что вокруг вас происходит чертовщина. К сожалению, кто бы вы ни были, я не могу вас поймать. Вы меня тоже. Ведь вы не посмеете завтра пожаловаться Воннелу на мой визит, хотя не исключено, что вы прекрасно меня знаете. Вам выгодней изобразить незнание, поскольку знание вас разоблачает.
— Что же дальше? — спокойно спросил Крафт, когда комиссар умолк.
— Я вынужден произвести тщательный обыск в вашем кабинете и в вашей спальне. В конце концов, меня интересует лишь аппарат перевоплощения. Без него вы — ноль!
— Вы уже надавали мне много лестных характеристик, таинственный незнакомец. Благодарю вас и за «ноль».
— Могу добавить еще одно звание, — серьезно сказал Гард. — Вы — оборотень, вот кто вы такой!
— Премного вам благодарен. Ну что ж, ищите ваши таинственные портсигары и аппараты.
В течение последующего получаса Таратура облазил обе комнаты, в которых работал и спал сенатор. Гард, не спускающий глаз с Крафта, уже не надеялся на успех, хотя и отдал Таратуре приказ приступить к обыску. Он должен был это сделать для очистки совести. Все полчаса сенатор внешне был спокоен, а что у него делалось на душе, оставалось тайной. Лишь пальцы Крафта нервно теребили листок бумаги, который в конце концов привлек внимание Гарда.
— Кроссворд? — спросил он, не скрывая удивления. — Вы сами его сочиняете?
— Да, — неохотно ответил Крафт.
— Давно?
— Давно.
— Ваша страсть к сочинительству кроссвордов кому-нибудь известна?
— Нет, я скрывал это обстоятельство даже от слуг и близких родственников.
— Почему?
Крафт промолчал. Впрочем, и так было понятно: сенатор, сочиняющий кроссворды или увлекающийся переводными картинками, — бог мой, до какого еще маразма могут дойти великие мира сего! — такой сенатор вызвал бы поток издевательств со стороны прессы и конкурентов.
Из спальни вернулся Таратура, пожатием плеч иллюстрируя свой успех. Гард встал и выглянул в окно. Внизу, как и было условлено, дежурил Мартене. На легкий свист Гарда он ответил двойным свистом, что означало: путь свободен.
— Сенатор, — сказал на прощание Гард, — мы уходим, но вам не будет покоя. Знайте, что потеря вами лица — это несчастье не ваше, а всего государства, и пока мы не найдем ваше истинное лицо, мы не успокоимся…
— Кто бы вы ни были, — прервал Крафт, — оставьте государство в покое! Предоставьте нам заботиться о нем…
— Нет, не предоставим, — твердо возразил Гард, тоже прервав сенатора.
Как только незваные гости вышли, сенатор облегченно вздохнул, достал из глубины стола сигарету и закурил. Потом его взгляд нечаянно упал на незавершенный кроссворд. Одна графа его не была заполнена.
— «Оборотень»! — вспомнил Крафт. — Превосходное слово из девяти букв! Гм, это как раз то, что нужно…
Кроссворд был готов.
В таверне «Ее прекрасные зеленые глаза» посетителей почти не было.
В углу шепталась влюбленная парочка да какой-то бродяга уснул за столом, уронив на руки голову.
— Коньяк, — сказал Гард подскочившему хозяину. — Два раза.
— Я не буду пить, — тихо сказал Таратура.
— Все равно два раза, — сказал Гард. — Даже три!
— Мартенс уже добрался до дома, — сказал Таратура. — Я не советовал ему жениться, вот дурак!
— Бог с ним, — миролюбиво заметил Гард. — Лично я понимаю женатых. Уют, кофе в постель…
— Заботы, волнения, ревность… — в тон Гарду продолжил Таратура.
Гард засмеялся:
— Ах, Таратура, сознайтесь, что вы ему просто завидуете! Вы не знаете, кстати, почему хозяин назвал таверну «Ее прекрасные зеленые глаза»?
Как раз хозяин подошел к столику и поставил три рюмки коньяка. Гард тут же выпил одну, потом рассмотрел пустую рюмку на свет.
— Признайтесь, — сказал он хозяину, — у кого были зеленые глаза?
— И прекрасные! — добавил Таратура.
— У той, которую я хотел бы любить, — заученно ответил хозяин и отошел к парочке влюбленных, уже готовых расплачиваться.
— Наверное, он всегда отвечает так, — мрачно сказал Таратура. — У него выработался стереотип.
— Если бы он ответил иначе, он был бы уже не он, — сказал Гард. — Он был бы оборотнем.
Коньяк действовал на Гарда довольно быстро. Сначала Гард, по обыкновению, грустнел, а когда хмель распространялся по всему телу, на комиссара нападала болтливость, остановить его было трудно. В редких случаях Гард становился буен и невоздержан в поступках, но эта, третья стадия навещала его крайне редко.
Неожиданно Гард отодвинул рюмку в сторону:
— Пока я не пьян, Таратура, надо поговорить.
«Грустная» стадия на этот раз оказалась короче, чем обычно. Таратура взял сигарету, и его губы, губы профессора Грейчера, сами собой сложились в трубочку и выпустили длинную и тонкую струю дыма, которая ушла под потолок таверны, завившись там кольцами. Гард проследил кольца до самого их исчезновения.
— Вам не показалось странным, Таратура, что мы ушли от Крафта ни с чем?
— Я вытряс бы из него душу, — признался Таратура, — но выбил бы признание.
— Какое?
— Если он не Грейчер, то знает, где он и кто!
— Увы, может и не знать.
— Просто боится признаться. Он нас испугался, Гард?
— Нет. Он струсил, пока думал, что мы грабители или убийцы. А когда понял, что нас интересует другое…
— А себя он тоже не боится?
— Привык. Он смирился, что он Крафт, и кто бы он ни был, сейчас наслаждается новым состоянием.
— Понимаю. — Таратура вновь полез за сигаретой. — В конце концов, если он был Ванкувером или кем другим, какая ему разница, нефть у него или сталь, ракеты или пылесосы. Уж коли внешность отобрали…
— Боюсь, Таратура, он добровольно отдал свое лицо.
— Это невозможно! — почти вскричал Таратура. — Я по себе знаю, как это страшно. А семья, дети, родители?
