Петр Бобев - Белый лоцман
Акулы испуганно разлетелись кто куда.
Борцы потонули в глубинах.
Круглые волны не успели еще успокоиться, а на том же месте, где и прежде, снова всплыл кашалот — головой вверх — живая скала среди океана, о которую ударялись кипящие волны. Продержался так несколько минут, нетерпеливо встряхиваясь, чтобы проглотить свою крупную добычу. Из его белого рта торчали, извиваясь, словно клубок чудовищных змей, щупальца кальмара.
Белый не стал дожидаться исхода в сущности уже решенной борьбы.
Это был конец Однорукого!
Истощенный, обессилевший от потери крови, дельфин снова пустился в путь, к скалистому острову. К вечеру ему удалось добраться до него. Но человека там не было. Лишь рубашка его по-прежнему печально развевалась на вершине скалы среди кружащих птиц.
Ничего! Он подождет! Друг его вернется, обязательно вернется! И тогда они опять будут играть консервной банкой, он будет приносить ему брошенный в воду прут, они будут бороться с ним в воде, сражаться с акулами, убегать от кальмаров и касаток — всегда, всегда вместе.
Белый устроился по привычке в маленьком заливчике, где можно было лежать спокойно, ничего не боясь.
Рана перестала кровоточить.
Он будет ждать!
* * *Прошли годы…
Далеко на севере, в большом приморском городе со множеством дымящих труб, отчего свежевыпавший снег чернеет там на следующий же день, человек с острова грел закоченевшие пальцы около гудевшей печки, отдыхая после тяжелого дня, проведенного на фабрике. Голова у него уже побелела, а когти жизни провели по лицу свои борозды. В одном углу комнаты стучала на швейной машине раньше времени состарившаяся женщина, а около нее две бледные девушки выдергивали наметку из только что сшитого платья. Отец вздохнул:
— Чем больше старею, тем чаще вспоминаю о моем друге… о белом дельфине…
Швейная машина смолкла. Женщина подняла на мужа свои усталые покрасневшие от работы глаза, а девушки повернулись к отцу. Они знали наизусть историю об этом странном дельфине и все же, когда отец начинал рассказывать о нем, глаза их по-детски загорались от любопытства, но в то же время какая-то еле заметная складка сомнения появлялась в уголках их губ.
Неужели все это могло быть?
Бедный отец! Что он только не пережил, наверное, на том пустынном острове среди чаек да тюленей. И, может быть, какой-то бред, тяжелый кошмар помутил его сознание…
— Удивительно умное существо! — вздохнул седой человек. — Правда, бросил он меня тогда — но что было ему делать, раз послышался родной клич? Да и я разве остался бы с ним, когда прошел корабль? Но он вернулся, может, искал меня среди океана… Верность его и погубила.
Человек поворошил щипцами в печке и, вынув оттуда уголек, закурил трубку.
— А матрос этот! Наверно убил его тогда! И сейчас, если только встречу — все кости переломаю! Да какой толк от этого? Хорошим стрелком оказался, мерзавец, хоть и еле на ногах держался от вина. Видел я — подскочил мой Белячок, как подскакивают смертельно раненные дельфины, и исчез. Мне потом здорово всыпали, по-моряцки! Ну а когда вытянули прорванную сеть, так капитан совсем рассвирепел: «Что б туману пораньше упасть, чтоб мы твою рубаху не заметили! Возьму вот да и отправлю тебя обратно на остров к твоим тюленям и дельфинам. Головой рисковали из-за тебя среди этих проклятых рифов, а ты — моряков моих бить!» И в наказание заставил меня целый месяц в топке проработать… А я с ума сходил от горя. Какого друга потерял… Среди людей такого не сыщешь!.. Только что говорить не умел…
Жена встала из-за машины.
— Не думай больше об этом! Что было — того не воротишь.
Он поднял голову.
— Так-то оно так. Но что делать? Как вырвать из сердца воспоминания? Как забыть? Тяжело мне, поверьте! Такой ужас пережить пришлось, а вот… хочется вернуться туда, посмотреть еще разок на мой, на наш остров, на залив, послушать рев тюленей и крик буревестников… Вспомнить… Э-эх, не забываются такие вещи… На всю жизнь в памяти остаются…
Он поднес ко рту трубку, глубоко затянулся и махнул рукой.
— Хочется мне, не скрою, но… И опустил голову.
А в это же время в десятках тысяч километров от того города, около одинокого острова снова бушевал ураган. Десятиметровые волны, как качающиеся от страшного землетрясения холмы, как гигантские массивы отшлифованного гранита, озверело вздымались, росли — ужасные, неумолимые. Глубокие борозды — настоящие пропасти — прорезали океан, словно мрачные ущелья, заполненные туманом водяных брызг — то был грозный, все сметающий на своем пути хаос обезумевших горных хребтов и туманных долин.
Ветер ревел, подобно зверю! Но небо сияло — ясное, безоблачное!
На волнах беспомощно барахтался корабль, то исчезая бесследно в водяных ямах, то взлетая, как скорлупа, на кипящие гребни. Из двух его труб вырывались тучи дыма, целые вулканы, но все равно он не в силах был устоять перед натиском бури.
Около молчаливого рулевого стоял сам капитан, прижавшись лбом к стеклу кабины, и впивался взглядом в свирепствующую изумрудную стихию.
Даже и сюда, сквозь вой бури и скрип всего остального корпуса корабля, долетали вопли пассажиров — мужчин, женщин, детей, которых страх собрал в кают-компании. В такие минуты никому не хочется оставаться одному.
А волны становились все выше, все величественнее, расцветая под солнцем всеми оттенками опала. Такая красота! Такая страшная красота!
Над зияющими черными котловинами неожиданно вырастали огромные зеленые горы, вытягивая кверху свои стеклянные зубцы, а по их блистающим склонам неслись все новые и новые волны поменьше, волна за волной, пенящиеся, злые.
Вдруг впереди, совсем близко, над океаном взметнулось облако алмазной пыли, в котором сверкнула радуга. И в следующее мгновение внизу, под самым килем корабля, из разверзнувшейся синей бездны на капитана и рулевого глянул, оскалив свои страшные зубы, красный подводный риф.
Рулевой побледнел и, не дожидаясь команды, испуганно завертел руль, давая обратный ход, а капитан, обливаясь холодным потом, бросился к рупору:
— Полный назад! Слышишь меня, полный назад! Назад!
Затем кинулся к рулевому, оттолкнул его и сам схватился за руль. Пароход, словно не желая подчиняться, задержался несколько мгновений на гребне волны, но потом все же отступил назад, а течение так и тянуло его туда, где подстерегала покрытая пеной пасть кораллового рифа.
Толчок, второй, третий — усиливающийся рев, беспомощные усилия!
И все же алмазное облако начало отступать от ползущего назад корабля. Но это не могло продолжаться долго. Слишком трудно встречать кормой напор бури!
