Шарль Нодье - Жан Сбогар
Возможно, думалось ей, те самые причины, что породили необходимость странной тайны, которой он окружал свои поступки, помешали ему тогда связать себя узами: ведь они заставили бы его полностью определить свою жизнь, тем самым отдав ее во власть любопытства и рассеяв смутные слухи, неопределенность которых была ему, вероятно, необходима.
Сколько значительных людей, при тогдашнем состоянии Европы, подобно Лотарио, вынуждены были скрываться под чужим именем в разных странах и, подобно ему, бежать самых глубоких чувств, самого сладостного долга, налагаемого природой, чтобы сохранить свою безопасность, а главное — не подвергать опасности тех, кто был им дорог.
Как видно, таково было и положение Лотарио, но ведь должно же было оно наконец когда-нибудь измениться. Было бы нелепо искать другого объяснения его поступкам. Можно было даже предположить, что он, имея веские причины опасаться слишком долгого пребывания в столице, где его слишком хорошо знают, не преминет направиться в сторону Триеста, когда узнает, что Антония вернулась туда.
Во всех этих предположениях было много правдоподобного, и Антония их не оспаривала; однако она ничего не отвечала и смотрела на сестру недоверчиво, когда об этом заходила речь; потом бросалась к ней в объятия.
Дела, в свое время призвавшие сестер в Венецию, были закончены, и, покинув ее, они отправились в Триест на судне, которое шло туда через лагуны. Они предпочли этот способ путешествия всем остальным потому, что боялись пуститься в путь по дорогам, на которых бесчинствовала шайка Жана Сбогара, а главное, хотели избежать того опасного места, где едва не стали ее пленницами.
Каналы лагун представляют мало интереса для путешественника. Они начертаны природой среди пустынных и безрадостных участков земли, которые море поочередно то захватывает, то покидает и где находят себе приют лишь кочующие стан береговых птиц; ничто не меняет и не оживляет унылого однообразия этой местности. Куда ни взглянешь — всюду тянутся бесплодные песчаные отмели да заросли камыша, откуда порой с протяжным криком вылетает цапля, вспугнутая лодочниками и путешественниками.
Антония погрузилась в глубокую задумчивость, и ничто не привлекало ее внимания. Стемнело, все вокруг обрело какое-то спокойствие и мягкость. Сияющие звезды усыпали небо; ночь была безлунной. Уже ничего нельзя было различить вокруг судна, в темноте едва заметно было только, как по очереди наклонялись и выпрямлялись гребцы. Слышались мерные удары их весел и шум воды, разрезаемой носом судна. Вдруг человек, сидевший на руле, прервал молчание и запел довольно приятным голосом строфы Тассо, где в гармоничных стихах воспеваются радости уединения двух влюбленных, охваченных взаимной страстью. Звуки его голоса, ничем не отраженные, свободно уносились в безграничное пространство небосвода и привольно разливались по гладкой поверхности моря, приобщая душу к той бесконечности, в которую они неслись. Антония внимала им со сладостным чувством, которому и сама удивлялась, ибо еще минуту тому назад ей казалось, что она уже не способна когда-либо испытывать его. Она не знала, чему приписать ту спокойную уверенность, которая внезапно вселилась в ее сердце, укротив его волнения. То не была яркая и беспокойная мечта первых надежд, то было мирное предвкушение безоблачного будущего. Так, думалось ей, дают знать о себе покровительствующие нам существа, которые неусыпно следят за последними минутами жизни невинного создания и открывают ему доступ в обитель вечного покоя.
Г-жа Альберти испытывала то же чувство. Ее рука нашла руку Антонии, они прильнули друг к другу, и сердца их забились одинаково ровно и спокойно. И, охваченные дремотной слабостью, которой еще способствовала полная неподвижность воздуха и почти незаметное покачивание судна, они, обнявшись, крепко уснули.
Сон их был недолгим; выстрел, вдруг раздавшийся где-то совсем близко, разбудил Антонию. Г-жа Альберти по-прежнему была рядом с ней; но она молчала. Сначала Антония решила, что выстрел почудился ей во сне; однако неподвижно замершее судно, притихшие весла и несколько слов на чужом языке, которые послышались ей среди неясного и тревожного гула голосов лодочников, вывели ее из этого заблуждения. Она попыталась разбудить сестру, но тщетно. Она хотела подняться и вдруг почувствовала прикосновение чьей-то холодной и сильной руки.
— Еще одна женщина, — произнес незнакомый голос, — Жан будет недоволен!
При этих словах волосы на голове Антонии поднялись от ужаса, холодный пот покрыл ее тело, и она потеряла сознание. Пришла она в себя лишь от стука колес везущей ее кареты, под тяжестью которой дрожали и глухо стонали скрипучие доски подъемного моста.
Она была одна.
Когда прошел первый момент изумления, при котором внезапно обрушившееся несчастье кажется еще сном, она сразу поняла, что произошло. Не было сомнения: судно было задержано разбойниками, устроившими засаду на берегу моря, а разбойники эти, безусловно, принадлежали к шайке Жана Сбогара. Выйдя из экипажа и поддерживаемая какими-то двумя мужчинами, странная одежда и свирепые лица которых наполняли ее ужасом всякий раз, как на них падал свет, пробивавшийся то здесь, то там откуда-то из-под сводов, она шла теперь по обширным галереям, гигантским лестницам, старинным залам замка, все более утверждаясь в страшной мысли, что она — пленница в замке Дуино.
Когда ужасный конвой довел Антонию до комнаты, предназначавшейся, видимо, ей, и на минуту ее оставил, она бросилась к открытому окну, но увидела перед собой только море. Отдаленный свет, шедший, как она поняла, с маяка Аквилеи, одиноко сиял среди ночных светил. Теперь у нее не оставалось больше сомнений относительно своей участи, и она в тоске упала в кресло.
— Я в Дуино! — вскричала она. — Жан Сбогар! Но что сделали они с моей сестрой?
Одни лишь гулкие своды откликнулись на ее вопрос.
Последнее сказанное ею слово замерло в вышине, словно угасающий, слабый голос. Антония в ужасе вскочила и повторила: «…с моей сестрой!» — тоном человека, который пытается пробудиться от кошмара.
Обманчивое эхо вновь повторило ее слова, еще более зловеще; оно звучало как последний стон умирающего. Несчастная Антония, едва держась на ногах, прислонилась к одному из огромных пилястров входной двери; свет фонаря ярко освещал ее. Она охватила руками холодную колонну, прижалась к ней лицом, наполовину скрытым разметавшимися волосами, и почувствовала, что сейчас упадет под гнетом ужаса. Ей показалось, что какие-то люди, толпящиеся в коридоре, смотрят на нее; но слабое зрение позволяло ей видеть в скрывавшей их тени только перья, колыхавшиеся на их шляпах; она даже подумала, не чудится ли ей все это, как вдруг страшный крик поразил ее слух.
