Василий Гавриленко - Теплая Птица
– Я не знал, что питеры практикуют поединки.
– Ты многого о нас не знаешь, конунг, – отозвался Кляйнберг. – Вы, москвиты, заносчивый народ.
– Послушай, – крикнул я. – Я хочу, чтоб ты прочел мне выдержку из твоего Устава, то место, где сказано о поединках. Ты должен знать это наизусть…
– Зачем тебе?
Я не ответил.
– Черт с тобой, слушай – донесся сквозь завывание метели голос Кляйнберга. – Конунг отряда выставляет на поединок одного солдата по своему усмотрению, – он умолк на мгновение, припоминая. – Результат поединка непререкаем и определяет окончательный расклад сил. Нарушивший условия поединка умерщвляется.
Ну, надо же, почти дословно совпадает с Уставом москвитов. Видать, не даром отец Афанасий посещал в Московской резервации отца Никодима.
– Эй, Ахмат. Так что ты надумал? Учти, я не из терпеливых.
– Если мой боец победит, – заорал я. – Ты уводишь свой отряд. Я верно понял?
Молчание.
– Я верно понял?
– Верно, – откликнулся Кляйнберг. – Если твой боец просрет, вы все сложите оружие, и отдадите нам запас кокаина. Лады, конунг?
За этим странным и длинным диалогом я забылся, сделал шаг к окну. Несколько пуль врезались в подвешенное тело и в потолок. Посыпалась известка. Я отпрянул.
– Лады, конунг? – как ни в чем ни бывало повторил Кляйнберг.
– Я должен посоветоваться со своими стрелками.
– Надо же, – вполне искренне, если судить по голосу, восхитился питер.– Да ты, конунг, демократ, – он грязно выругался. – Хорошо, покудахчи со своими цыплятами… Недолго, у меня дел полон рот.
На этот раз Кляйнберг ошибся: я вовсе не демократ и советоваться со стрелками мне никогда не приходилось. Но в западне мой мозг перестроился на новую волну, словно перегорел датчик, отвечающий за субординацию между мною, конунгом Армии Московской Резервации, и моими подчиненными. Теперь я готов был не только выслушать мнение обреченных на смерть бойцов, но и прислушаться к нему.
Лица стрелков темны и нахмурены. Коридор полон страха – густого, непролазного, как Джунгли, из которых мы явились сюда.
– Я не верю ему, конунг, – горячо зашептал Белка, сверкая глазами. – Он лжет. Он не отпустит нас.
– Что ты предлагаешь?
– Прорыв…
– Какой, нахер, прорыв? – процедил сквозь зубы Джон. – Они перемочат нас, как щенков.
– Так может, вызовешься на поединок? – прошипел Белка.
– Пошел ты, – сплюнул Джон.
Бойцы зашумели.
Новый датчик включился у меня в голове.
– Заткнитесь все, – приказал я. – Мы воспользуемся правом на поединок.
В коридоре повисла тишина, а снаружи донесся крик Кляйнберга, призывающий нас поторопиться.
– Зубов.
Самый сильный боец моего отряда уставился на меня. У Зубова худое и морщинистое лицо, а тело – крупное и мускулистое. Обычно он молчалив, но под кокаином становится буйным: в такие минуты необходимо не меньше четырех бойцов, чтобы утихомирить его.
– Зубов, ты примешь участие в поединке.
– Так точно, конунг.
Лицо Зубова не выразило ни страха, ни удивления.
– Твою мать! Ты испытываешь мое терпение, конунг.
– Не ори, Кляйнберг! Мой боец готов.
– Прекрасно! Выходи, Ахмат. И не ссы, питеры свято чтут Устав.
Ой ли?
Ни времени, ни возможности для сомнений не было. Махнув рукой, я повел отряд в короткий и, вероятно, последний поход.
Я и со мной два бойца – больше не позволял узкий дверной проем – вышли из школы первыми. Нас встретили наглые ухмылки и матерные окрики питеров, выстроившихся полукругом так, чтобы дула их автоматов глядели аккурат на выходящих (то есть на нас). Это было очень похоже на западню и мне стоило немалого усилия воли, чтоб не повернуть обратно, под защиту стен. Питеры внешне ничем не отличались от нас: такие же рожи, такие же шлемы и обмундирование.
Тот, с кем я перекрикивался едва ли не полчаса, стоял в центре полукруга и целился из АКМ мне в лоб. Не оставаясь в долгу, я взял Кляйнберга на мушку. Конунг питеров оказался невысок ростом, тщедушен, узкое лицо обрамляла козлиная бородка, маленькие глазки прятались за толстыми стеклами очков. Одно стеклышко треснуто. На нем было укороченное пальто из серой кожи с поясом. На поясе – блестящая белая пряжка в виде черепа с черной дыркой во лбу.
Кляйнберг опустил автомат.
– Я же сказал – питеры чтут Устав.
Вслед за своим конунгом оружие опустили все питеры.
– Рад этому.
Я повесил автомат на плечо: канат из нервов, до предела натянутый где-то внутри меня, немного ослаб.
Мой отряд уже покинул здание. Бойцы столпились на пороге, я слышал их дыхание.
Метель усилилась, снежная крошка скребла лицо.
– Не будем тянуть волынку, Ахмат. Кого ты выставил на поединок?
Зубов отделился от отряда и встал рядом со мной.
– Крепыш, – восхитился Кляйнберг, измерив его взглядом.
– Где твой боец?
Кляйнберг коротко свистнул. Питеры подались в стороны, пропуская кого-то приземистого и широкого. Человек приблизился, и теперь можно было разглядеть его лицо. Но лица не было. Вместо него – нечто ярко-розовое, гладкое, вытянутое, как лошадиная морда, – два неодинаковых красных глаза, полная пасть острых зубов. Руки существа напоминали толстые бревна, широченная грудная клетка, несмотря на холод, обнажена, и на ней – шесть коричневых сосков.
Я почувствовал, как напрягся Зубов, точно его напряжение передалось мне по воздуху.
– Что это за х… ня, Кляйнберг?
– Это Паша, – Кляйнберг протянул руку в черной перчатке и погладил мутанта по щеке (если это была щека). Паша издал звук, похожий на урчание кошки.
– Условия нарушены, – начал я.
– Что? – заорал Кляйнберг, вдруг подскочив ко мне. В маленьких глазках питера запылал огонь.
– Условия нарушены.
– Каким образом?
– Боец должен сражаться с бойцом, а не с… этим.
– Паша – полноправный член моего отряда, – скрипнул зубами Кляйнберг.
Питеры заржали.
– Назад, парни, – повернулся я к своим.
Тут же забряцало оружие, стволы взметнулись в руках тех и других, целясь в головы и грудные клетки, пальцы нервно легли на спусковые крючки.
– Конунг.
На мое плечо легла тяжелая рука. Я обернулся: Зубов.
– Я готов к поединку.
Боец смотрел на меня прямо и открыто, в его глазах не было и намека на страх.
– Ахмат, тебе есть чему поучиться у своих стрелков, – сказал Кляйнберг.
– Но, Зубов, ты не обязан, – не слушая Кляйнберга, воскликнул я. – Правила нарушены.
– Я готов к поединку, – повторил Зубов. Этот спокойный голос заставил меня отступиться.
…Стрелки двух отрядов образовали живой круг по половине периметра. Внутри круга стояли Зубов и Паша. Мутант озирался по сторонам, точно не понимая, где он. Зубов разминал узловатые сильные руки; он скинул куртку и остался в грязно-белой сорочке. На плече – дыра, сквозь которую просматривается татуировка: В, Д… «ВДВ, Псков, 1999».
Паша, до того кажущийся медленным и неуклюжим, молнией метнулся к Зубову. Тот успел уклониться, и лапа пронеслась рядом с его виском. Зубов отскочил в сторону, застыл в оборонительной стойке. Паша ринулся снова. Зубов встретил его двумя ударами в то место, где у нормального человека солнечное сплетение. Мутант, точно удивившись, замер, и Зубов обрушил на него всю мощь своих кулаков. Под градом ударов Паша издавал звук, похожий на плач и даже не думал сопротивляться.
Я понял, что ору: «Давай, Зубов!».
Дальше все произошло быстро. Цепкая ладонь мутанта выхватила из воздуха работающую, точно кузнечный молот, руку человека. Чудовищная сила вывернула эту руку назад. Зубов закричал от боли. Паша очутился за его спиной. Свободной рукой схватив человека за волосы, он оттянул его голову так, что до предела задрался подбородок.
– Стой, – заорал я.
Паша на мгновение склонился над своей жертвой. На горле Зубова появилась багровая неровная дыра, из которой тут же хлынула кровь. Мертвое, но еще теплое, тело завалилось на бок. Паша отскочил в сторону и выплюнул на снег окровавленный кусок гортани.
Я ожидал, что питеры взревут от восторга, но над утоптанным подметками кругом, посреди которого лежал Зубов и стоял его убийца, повисла тишина. Должно быть, всех без исключения поразила та скорость, с которой это существо разделалось с человеком. Человеком не самым слабосильным…
– Умница, Паша.
В голосе Кляйнберга я не расслышал искренности.
– Ну что ж, Ахмат, – подошел он ко мне. – Ты проиграл.
Я, не говоря ни слова, снял с плеча АКМ и бросил его на снег, полагая: то же самое сделают и мои стрелки. Поединок проигран, отряд погиб.
– Ублюдок!
Джон! Мою руку ожгла пуля, а стоявший прямо передо мной Кляйнберг упал на спину; куртку на его груди изрешетила автоматная очередь. Подчиняясь животному инстинкту, я нырнул в сторону, кувыркнулся в сугробе, пополз. Беспорядочная пальба и крики подгоняли меня. Очутившись у приземистых металлических будок, я вскочил на ноги и, не оглядываясь, побежал. В эту секунду меня не заботило ничто на свете, кроме одного, – я хотел жить. Там, за моей согнутой от быстрого бега спиной, погибал мой отряд, люди, доверившие мне свои жизни. Но я не мог думать о них; страх, – дикий, сжигающий душу дотла, гнал меня.
