И грянул гром (Раскаты грома) - Смит Уилбур

— О Боже, да, очень, — произнес он, счастливо вздохнув.

— А мне не очень. — Она наклонилась над ним, вынула изо рта сигару и швырнула ее в заросли ежевики.

Наступил вечер, с гор задул легкий бриз, зашелестели листья. Она покрылась гусиной кожей, а соски стали темными и затвердели.

— Ты не должен опаздывать в госпиталь в первый день, когда тебя отпустили. — Она отодвинулась от него. — Настоятельница повесит, выпотрошит и четвертует меня.

Они быстро оделись, Рут словно отдалилась от него. Веселье исчезло из ее голоса, лицо стало холодным и безразличным.

Стоя сзади нее, он застегивал корсет на китовом усе. Ему очень не нравилось сковывать любимое тело, и он хотел сказать ей об этом.

— Соул приезжает завтра. На месяц. — Ее голос дрожал. Руки Сина замерли. Впервые с тех пор, как она месяц назад пришла к нему в госпиталь, прозвучало имя Соула.

— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — Его севший голос тоже дрожал.

— Не хотела портить сегодняшний день. — Рут пришлось повернуться к Сину, но смотрела она на далекие горы за горизонтом.

— Мы должны решить, что скажем ему.

— Ничего, — безжизненным голосом произнесла она.

— Но что мы будем делать? — К испугу примешивалось чувство вины.

— Делать, Син? — Она медленно повернулась, но ее лицо оставалось безразличным. — Мы ничего не будем делать. Совсем ничего.

— Но ты принадлежишь мне!

— Нет, — ответила она.

— Но ребенок мой!

Неожиданно ее глаза сузились, а губы побелели от гнева.

— Нет, черт тебя побери! Не твой, хотя ты и был производителем. — Она гневно смотрела на него, впервые продемонстрировав ему свой характер. Это задело Сина. — Ребенок принадлежит Соулу — и я тоже. Мы ничем не обязаны тебе. Он пристально посмотрел на нее:

— Но ведь ты не это хотела сказать.

Ее ярость угасла… И он попытался этим воспользоваться:

— Мы уедем вместе.

— Ты хочешь сказать, убежим, удерем, как воры. Что мы с собой возьмем, Син? Счастье человека, который любит нас обоих, а еще нашу вину? Ты никогда не простишь меня, а я — тебя. Даже сейчас, когда мы говорим об этом, ты не можешь встретиться со мной глазами. Ты начинаешь ненавидеть меня.

— Нет! Нет!

— И я возненавижу тебя, — прошептала она. — Позови, пожалуйста, мою лошадь.

— Ты не любишь его. — Его крик был страшен. Она продолжала одеваться.

— Он хочет видеть тебя. Ровно половину каждого письма он посвящает тебе. Я писала ему, что навещаю тебя в госпитале.

— Я буду говорить с ним! — орал Син. — И скажу ему все.

— Нет, — спокойно заметила она. — Ты не для того спас его в Коленсо, чтобы уничтожить сейчас. Если ты уничтожишь его, то уничтожишь и нас. Пожалуйста, позови лошадь.

Син свистнул.

Они стояли рядом, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Наконец Мбеджан появился из-за зарослей просеки, ведя лошадей.

Син поднял девушку и посадил в седло.

— Когда? — тихо спросил он.

— Возможно, никогда. — Она ударила лошадь. Рут не оглядывалась, и поэтому Сину не суждено было видеть ее слез, текущих по лицу. Цокот копыт заглушал рыдания, но Рут гордо держалась в седле.

Глава 25

Военный совет окончился сильно за полночь, и когда командиры разъехались по лагерям, притаившимся среди гор, Жан-Поль в одиночестве остался сидеть у огня.

Он устал, смертельно устал, даже мозг, казалось, отупел от этой усталости. Один на один с одиночеством. Имея в подчинении пять тысяч человек, он ощущал одиночество острее, чем когда был один на огромной поверхности вельда.

Его мысли невольно вернулись к Генриетте, он улыбнулся в темноте.

Господи, как хотелось побывать на ферме, всего неделю. Просто убедиться, что с ними все в порядке. Почитать им Библию, посмотреть на лица детей при свете лампы. Посидеть с сыновьями на ступеньках и послушать голоса Генриетты и девочек, что-то готовящих на кухне. Хотелось…

Он резко встал, глядя на огонь. «Ага, тебе хочется всего этого! Тогда иди! Позволь себе отпуск, в котором отказал многим и многим». Он стиснул зубы, зажав между ними чубук. Тоже мне, сидит здесь и мечтает, как старая баба, а двадцать пять тысяч англичан перебираются через реку.

Он вышел из лагеря и медленно пошел к горному кряжу. Завтра, думал он. Завтра.

«Бог должен быть рад, что они не разрушили кряж два дня назад, когда у меня было всего триста человек, чтобы сдержать их. Но теперь у меня пять тысяч против их двадцати пяти — пускай приходят!»

Не заметив как, он добрался до вершины. Долина Тугелы лежала под ним. Залитая мягким лунным светом, она напоминала глубокую черную рану земли. Он нахмурился, увидев бивачные огни, тянувшиеся от фермы Тричардс.

Они перешли. «Простит ли мне Бог, что я позволил это? В ужасе я ждал два дня, когда мои колонны пройдут двадцать миль до Коленсо. Два долгих дня, когда пушки увязали в трясине. Два страшных дня, когда их кавалерия, пехота и фургоны пересекали брод, а я ничего не мог сделать.

Но теперь они готовы. Завтра они подойдут к нам, пытаться перейти в другом месте — сумасшествие.

Они не могут зайти справа, так как для этого им придется перейти нашу линию фронта под слабым прикрытием, мешающей рекой, подставляя нам фланг на протяжении двухсот ярдов. Нет, вправо они не пойдут — даже генерал Буллер не согласится на это».

Он повернул голову и посмотрел налево, где отвесные пики возвышались над холмами. Рельеф земли напоминал спину гигантской рыбы. Жан-Поль стоял на ее голове, на относительно ровной поверхности Табаниамы, но слева находился спинной плавник. Там было несколько пиков: Валкран, Бракфонтейн, Твин-Пикс, Коническая гора и самая высокая и величавая — Шпионский холм.

И снова он почувствовал болезненные уколы сомнений. Конечно же ни один человек, даже Буллер, не бросит армию на эти природные укрепления. Это бессмысленно. Ночной прибой тоже пытается разрушить скалы… И все же нерешительность не покидала его.

Возможно, Буллер, этот скучный и абсолютно предсказуемый вояка, совершенно зациклившийся на теории фронтального нападения, даже он понимает всю очевидность того, что пробиться через склоны Табаниамы можно только в одном месте. Возможно, он знает, что там его будет ждать во всеоружии армия буров. Может, он знает и то, что только двадцать буров охраняют каждый пик на левом берегу. Но он не догадается, что линия охраны очень маломощна, а основная ставка сделана на Табаниаму.

Жан-Поль вздохнул. Время раздумий кончилось. Он сделал свой выбор, и завтра «все об этом узнают. Завтра.

Он медленно повернулся и начал спускаться к лагерю. Луна скрылась за Шпионским холмом, и черная тень легла на тропинку. Комья земли скатывались вниз. Жан-Поль споткнулся и чуть не упал.

— Кто идет? — окликнули его с гранитного выхода породы у тропинки.

— Друг, — Жан-Поль разглядел мужчину, прислонившегося к скале и держащего маузер у бедра.

— Скажи мне, из каких ты войск?

— Из винбергских под командованием Лероукса.

— Ты знаешь Лероукса?!

— Да.

— А какого цвета у него борода?

— Огненно-рыжая, как пламя в преисподней. Часовой рассмеялся:

— Передай Умнику Полю, что когда я увижу его в следующий раз, то завяжу ему бороду узлом.

— А не лучше ли тебе самому сначала побриться? Ведь он может ответить тебе тем же, — предупредил Жан-Поль.

— Ты его друг?

— И ближайший родственник.

— Тогда пусть дьявол возьмет и тебя. — Часовой снова рассмеялся. — Выпьешь с нами кофе?

Это была замечательная возможность пообщаться со своими людьми и узнать их настроение.

— Благодарю и принимаю приглашение. Часовой выпрямился, и Жан-Поль увидел мощного мужчину, казавшегося еще выше из-за, шляпы.

— Карл, у нас осталось что-нибудь в кофейнике? — крикнул он в темноту.

Ответ не заставил себя ждать:

— Ради Бога, нельзя ли потише? Ведь это поле боя, а не политический митинг.

— Англичане такие громкие. Я слышал их всю ночь!