Жюль Верн - Тайна Вильгельма Шторица
Глава XIV
Итак, мои самые худшие опасения подтвердились. Вильгельм Шториц не покинул, да и не собирался покидать Рагз.
Необходимо было разработать план действий, который обезопасил бы нас от дальнейших покушений негодяя.
Прежде всего я решил собрать вместе всех тех, кто подвергался хоть какой-нибудь опасности, и организовать надежную систему защиты. Я тщательно изучил средства для достижения этой цели и, уяснив их для себя, немедленно приступил к делу.
Через пару дней после покушения, утром шестого июня, Марка перевезли к Родерихам и устроили в соседней с Мирой комнате. Я изложил свой план доктору, который полностью одобрил его и предоставил мне свободу действий, объявив, что отныне рассматривает меня в качестве командира осажденного гарнизона.
Оставив одного слугу стеречь Марка и Миру,— нельзя было рисковать! — я начал дотошный осмотр особняка с помощью всех его обитателей, включая капитана Харалана и мадам Родерих.
Начали с кровли. Держась за руки, цепочкой, мы прошли ее от края до края. Затем исследовали все комнаты, каждый сантиметр дома. Следили, чтобы в цепочке не было интервалов, сквозь которые мог проскользнуть невидимый противник. Мы приподнимали все портьеры, передвигали стулья, кресла, заглядывали под кровати и на шкафы. И в каждой комнате после обследования дверь запирали, а ключи я клал в карман.
Вся работа длилась более двух часов. В конце концов мы ее завершили и подошли к входной двери, на сто процентов уверенные, что в особняке нет посторонних. Входную дверь закрыли на засов, ключ от нее я тоже забрал с собой. Теперь никто не мог войти в дом без моего ведома. Ни один незваный гость, будь он тысячу раз невидимкой, не проникнет на территорию особняка.
С этого момента только я отзываюсь на стук входного молотка. Для выполнения обязанности портье я брал на помощь капитана Харалана, а в случае его отсутствия — надежного слугу. Сначала я чуть-чуть приоткрывал дверь и протискивался в щель, заслоняя ее всем телом снаружи, а мой партнер закрывал собою вход изнутри. Опознав визитера, мы, сомкнув плечи, отступали втроем шаг за шагом, закрывая дверь. Таким образом мы надеялись сохранить безопасность нашей добровольной крепости.
Я, любезный читатель, в этом месте слышу вполне резонное возражение — нашему дому скорее пристало называться тюрьмой! Ну что ж! Доля правды в таком возражении есть. Но заключение терпимо, когда оно временно и тебе известен его срок. Не станет ли наше чересчур долгим?
Я продолжал размышлять о нашем странном положении. Не раскрыв секрета Вильгельма Шторица, я не мог бы найти ключ к разгадке. Некоторые пояснения, хотя бы самые скупые, кажутся мне необходимыми.
Когда на призму падает пучок солнечных лучей, то они распадаются на семь цветов: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Это и есть солнечный спектр. Названные цвета — лишь видимая часть спектра. Наверняка есть и другие, невидимые глазу.
Почему бы им не обладать свойствами, отличными от видимых лучей? Если последние могут проходить через ограниченное количество твердых тел, например через стекло, то почему первым не проникать с той же легкостью через любые плотные вещества, делая их невидимыми.
Остается предположить, что Отто Шториц открыл лучи, обладающие такой способностью, и изобрел вещество, которое, будучи введенное в организм, выполняет двойную функцию — распространяется по его периферии[165] и видоизменяет природу лучей, содержащихся в солнечном спектре.
Такое допущение все объясняло. Свет, достигая поверхности плотного тела, поглощающего это вещество, разлагается, и составляющие его лучи, все без исключения, преобразуются в эманацию[166], существование которой я предполагал. Это излучение свободно проникает в тело, а затем, в момент выхода из него, претерпевает обратную трансформацию[167], восстанавливая первоначальную форму и создавая для наших глаз впечатление, что этого плотного тела как бы и вовсе не было.
Конечно, многое оставалось неясным. Почему, например, становилась невидимой одежда Вильгельма Шторица, а предметы, которых он касался, были прекрасно видны?…
С другой стороны, что это за чудодейственное вещество, способное вызвать столь невероятный эффект? Этого я не знал, к глубокому сожалению, ибо в противном случае мог бы воспользоваться оружием противника. Передо мною стояла дилемма: действие загадочного вещества временно или постоянно? В первом случае Вильгельм Шториц вынужден принимать новые дозы через определенные промежутки времени. Во втором — действие волшебного снадобья он должен прекращать с помощью другого, не менее волшебного. В некоторых обстоятельствах невидимость превращается в неудобство и делает ее обладателя беззащитным.
В том и другом случаях Шториц должен иметь в резерве необходимый запас вещества и только в ограниченном количестве.
Я пытался понять, какое значение для него имели все эти колокольные звоны, огненный факел, грозящий поджечь каланчу, неожиданные напоминания о своем присутствии… Ясно одно: пьяный от ненависти и своего могущества, Вильгельм Шториц безумен. Другого объяснения я не находил. И это безумие делало непредсказуемым его дальнейшее поведение.
Поглощенный невеселыми мыслями, я навестил месье Штепарка. Он согласился с моими соображениями и решил, что кордон из полицейских и солдат будет охранять дом на бульваре Текей с таким расчетом, чтобы пресечь владельцу доступ к лаборатории и запасу секретного вещества, если таковое существует. Обстоятельства рано или поздно заставят Шторица принять человеческий облик либо же навсегда остаться невидимым, что может обернуться для него большим несчастьем.
Если предположение о безумии пруссака обоснованно, то оно только обострится от воздвигнутых препятствий. Он обязательно выдаст себя.
Месье Штепарк также, хотя и по другим причинам, подумывал об изоляции дома Шторица. Эту меру он считал необходимой для наведения порядка в Рагзе, чье прежнее спокойствие вызывало зависть у других мадьярских городов.
Как не бояться таинственного Вильгельма Шторица, если он со злорадным постоянством напоминает о своем присутствии!
В особняке Родерихов положение было еще более серьезным, ведь именно это семейство вызвало такую лютую ненависть у безумного маньяка.
Бедная Мира так и не пришла в себя. С уст ее срывались невразумительные слова, смысл которых был темен, взор блуждал, ни на ком не останавливаясь. Она не узнавала ни мать, ни брата, ни жениха, который, едва оправившись от ранения, вместе с мадам Родерих дежурил у постели больной. Слабость ее была чрезвычайной, жизненные силы истощились. Распростертая на своей девичьей кровати, неподвижная, Мира изредка слегка шевелила пальцами, как бы что-то отгоняя от себя. Не пыталась ли она разорвать завесу беспамятства? Безутешный Марк наклонялся над любимой, ласково заговаривал с нею, пытаясь уловить ответ по дрогнувшим ресницам, по губам… Но тщетно! Глаза бессильно закрывались, пальцы замирали…
