Густав Эмар - Тунеядцы Нового Моста
Грустная улыбка скользнула по губам графа, он опустил голову и ничего не ответил.
Целый час они ехали молча. Оба были заняты своими думами. Наконец показался замок Мовер.
— А между тем, милая Жанна, — сказал Оливье, наклоняясь к жене и как будто продолжая прерванный разговор, — честь заставляет меня стать в ряды моих единоверцев, что бы из этого ни вышло.
— Милый граф, — отвечала она с кроткой, грустной улыбкой. — Я далека от мысли отвлекать тебя от твоего долга, ты должен слушаться только голоса своей совести. Девизом одного из твоих предков, мужественно умершего в битве при Пуатье, возле короля Иоанна, было: Вперед! Все ради чести! И ты поступай так же.
— Благодарю тебя за эти слова, милая Жанна, я, признаюсь, боялся сказать тебе о новых обязанностях, налагаемых на меня доверием моих единоверцев.
— Отчего же, милый граф?
— Прежде всего оттого, что это может привести меня к страшным последствиям, о которых я заранее и подумать не смею, но которые вселяют в меня страх за наше счастье.
— Милый Оливье, счастье наше в руках Божьих, без Его воли ничего не случится, мы только орудие в Его руках, которое служит Ему для какого-нибудь великого дела, невидимого для наших слабых глаз и непонятного нашему слишком узкому разуму.
Граф остановил лошадь и минуты две со странным выражением смотрел на жену.
— Что ты, друг мой? — спросила она, вся вспыхнув.
— Ничего, Жанна, — ласково проговорил он. — Я только восхищаюсь тобой. Каждый день я тебя лучше узнаю. В твоей душе скрываются такие сокровища, о которых я и не подозревал, хотя от меня у тебя нет секретов. Где ты берешь все это?
— В своем сердце, мой друг, оно меня учит и мною руководит.
— Да, Жанна, для таких женщин, как ты, сердце всегда лучший руководитель.
— Постараюсь не загордиться от твоих комплиментов, милый Оливье. Но почему же еще ты боялся сказать мне о своих проектах?
— Сейчас скажу, только эта причина очень щекотливого свойства, и я заранее прошу тебя быть снисходительной.
— Изволь, милый Оливье, — весело улыбнулась она.
— Видишь ли, я думал, что тебе, хотя ты и протестантка, не понравится мое намерение служить интересам веры.
— А, понимаю! Оттого что я прежде была католичкой?
— Да, я рад, что ты сама догадалась.
— Ты ошибочно думал, милый Оливье, мы, женщины, вполне отдаемся любимому человеку, мы ведь живем любовью. Так как и хорошее, и дурное у нас всегда доходит до крайностей, мы делаемся горячими католичками или ревностными протестантками, смотря по тому, католика или протестанта любим. Не бойся же, что я стану удерживать тебя, Оливье, — прибавила она с особенным оживлением, — напротив, я в случае необходимости даже буду вызывать в тебе энергию. Видишь, я откровенна. Да будет же воля Божия, мой друг! А я сумею покориться. Ты, вероятно, долго не вернешься?
— Не думаю, разве что вожди обеих партий решатся опять прибегнуть к оружию.
— Это неизбежно, друг мой, протестанты слишком сильны; приближенные Людовика Тринадцатого, управляющие несчастной Францией от его имени, так как он еще очень молод, чтобы управлять самому, боятся их влияния и предпринимают все, чтобы одолеть его.
— Да, Жанна, это правда. Я рад, что ты так прямо со мной говоришь, это дает мне возможность по мере сил послужить своей партии.
— Долго ты пробудешь дома, милый Оливье?
— К сожалению, нет; дня через два придется уехать. Но не бойся, моя дорогая Жанна, в случае, если бы дело дошло до оружия, я прежде всего прибегу к тебе, чтобы оградить тебя от всякой тревоги. У нас, слава Богу, довольно замков, а если понадобится — и друзей, чтобы я без затруднения мог найти тебе надежное убежище.
— Если бы у меня не было сына, милый Оливье, я ни за что не согласилась бы разлучиться с тобой в минуты опасности. Но прежде всего я должна заботиться о своем ребенке, мое сердце делится надвое: большая часть твоя, меньшая — сына…
— Ну, Жанна, так все идет хорошо! — весело вскричал он. — Ты, право, настоящая героиня!
— Нет, мой друг, — кротко отвечала она. — Я только любящая тебя женщина. Не теряй никогда веры в меня, тогда, что бы ни случилось, несчастье не коснется нас.
— О, посмеет оно когда-нибудь подойти к нам! — пылко воскликнул граф.
— Как знать, — прошептала она с грустной улыбкой.
В эту минуту они подъезжали к замку. Их издали увидели. Мост был опущен, и несколько человек стояли на подъезде. Впереди всех была Диана. Граф увидел ее и покраснел. Графиня тоже ее заметила и радостно захлопала в ладоши.
— Вон Диана! — сказала она. — Как я рада увидеться с ней опять, столько времени не бывши дома! Посмотри, Оливье, она берет на руки Жоржа; о, она хорошо знает, что это для меня главное! Какая она добрая! Как я ее люблю! И ты ведь тоже ее любишь, Оливье?
— Я! — он вздрогнул, но сейчас же оправился. — Конечно, Жанна, — равнодушно прибавил граф, не глядя на жену.
— Ты очень строг к Диане, Оливье, вспомни, что она ведь бедная сирота, что у нее никого на свете нет, кроме нас, будь добр к ней, пожалуйста.
— Хорошо, Жанна, только я, право, не знаю, как…
— Да, — быстро перебила она. — Ты всегда с ней серьезен, едва говоришь.
— Разве мадмуазель де Сент-Ирем тебе…
— О нет! Она мне не жаловалась, напротив, всегда так хвалит тебя, она ведь тебя очень любит!
— Слишком, может быть, — подумал он и, как будто уступая какому-то чувству, пришпорив лошадь, скорой рысью проехал мост.
Графиня сначала с удивлением посмотрела ему вслед, но потом, вероятно думая, что поняла его, улыбнулась и поспешила за ним.
Диана шла им навстречу с прелестным белокурым, розовощеким мальчиком на руках, но вдруг быстро кинулась в сторону: ее чуть не сбила с ног лошадь графа, которую он с трудом сдержал.
— Ах, граф! — вскричала она с насмешливой улыбкой, глядя ему прямо в лицо. — На кого это вы сердитесь? На Жоржа или на меня?
— Извините, мадмуазель, — проговорил Оливье, стыдясь, что поддался такому смешному чувству гнева. — Это моя лошадь виновата.
Девушка пожала плечами и, звонко рассмеявшись, без церемоний повернулась к нему спиной. Ее смех неприятно отозвался в ушах Оливье.
В эту минуту и Жанна въехала во двор. Диана подала дитя графине.
— Здравствуй, Жанна, — сказала она. — Жорж, поцелуй маму за меня, голубчик.
Графиня осыпала мальчугана горячими ласками, которые для ребенка — целая жизнь, и, наклонившись к Диане, поцеловала ее в лоб.
— Не бранишь меня, Диана? — спросила она со слезами на глазах. — Ты всегда одинаково добрая. Спасибо, спасибо!
— За что же благодарить, Жанна? Разве я не сестра твоя?
— О да! Сестра, милая сестра!
