Борис Барышников - Искатель. 1985. Выпуск №6
— Мамочка, — послышался умоляющий голос Витасика из соседней комнаты. — Мамочка, можно мы с Аленкой придем спать к тебе?
Серафим решительно подошел к Антону:
— Пошли и мы спать. Нам с тобой еще нужно немного поговорить. А они пускай успокоятся.
— Не волнуйся, Вероника, — попытался успокоить ее Антон. — Со временем все встанет на свои места. Любые химеры всегда имеют вполне реальные объяснения. Постарайся заснуть.
— Уходи! Убирайся со своим Серафимом! — прошипела Вероника, но Антон не обиделся и никак не отреагировал на ее грубость. Он сам едва держался, чтобы не сорваться и не закричать, подобно Веронике.
Когда они вошли в кабинет, Серафим по-деловому приказал:
— Запри дверь. Я уверен, что нас могут подслушивать.
Сухов запер дверь на ключ, пытаясь скрыть свое состояние. Достал из стенного шкафа постель. Движения его казались спокойными, предельно расчетливыми, Серафим наблюдал за ним, сидя в кресле.
Вдруг он воскликнул:
— Ну, хоть ты успокоишься наконец-то? Чего испугался? Ну, можно понять Веронику… — Серафим так искусно скопировал выражение испуганного лица Вероники, что Сухов криво улыбнулся. — А ты, как вижу, только бодришься. Я очень признателен тебе за все. Возьми себя в руки. Ничего страшного не случилось.
— Расскажи-ка лучше, кто ты и каким образом попал к нам?
— Сначала ты должен успокоиться.
— Я совершенно спокоен.
— Меня не обманешь. Я читаю твои мысли.
— Расскажи, как ты попал сюда.
— Сам не знаю. Но вспомню…
Сухов вздохнул. Судя по всему, поспать и восстановить силы перед завтрашней сложной операцией ему уже не удастся.
— Не расстраивайся, Антон, тебе хватит времени выспаться и отдохнуть, — сказал Серафим, улыбаясь. — Тебе хочется знать, как я попал сюда? Слушай. Мне помнится ночь, глубокая, темная, как колодец. На дне того колодца лежит мое имя. И легкое дуновение звездных мелодий колыбель мою в пространстве качает. Я помню ночь. Ночь зарождения амебы по повеленью высочайшего творца. Прикосновенья помню рук железных к смятенному и теплому лицу… Ну, как я импровизирую? Не правда ли, очень талантливо?! Я — вундеркинд. Продолжать?.. Да, помню все, хоть ничего не знал я, запомнилась мне ночь, вобравшая в себя день первый. Голод, страх и жажду — мне не забыть нигде и никогда. Жуть космоса не стала мне преградой, я выжил — и к людям…
— Погоди, Серафим. Завтра мы встанем пораньше, — перебил Сухов, — и до начала моей работы заглянем с тобой к моему товарищу, он сам биолог, известный ученый, ему интересно познакомиться с таким вундеркиндом, как ты… Возможно, ты останешься с ним…
— А вот этого я тебе не советовал бы делать.
— Что-о?
— Не советовал бы тебе избавляться от меня. Это не в твоих интересах. Будет очень жаль, если ты поймешь это слишком поздно… Юпитер мог бы тебе кое-что рассказать, если бы он был жив и умел разговаривать. Но, к сожалению или к счастью, те, на кого разгневался Серафим, уже не хотят ничего рассказывать, не желают делиться своей мудростью. Ты меня понял?
— Ложимся спать! — зло приказал Сухов.
— Ты действительно ничего не понял? — произнес Серафим и, внезапно приподнявшись с кресла, прыгнул легко и грациозно почти через всю комнату…
Оказавшись рядом с Антоном, сразу же укусил за шею.
— Теперь понятно? Но сегодня ничего не бойся. И вообще никогда не бойся, если станем друзьями. Искренними друзьями! Договорились? А о себе я расскажу завтра.
Выключили свет и легли вместе, как настоял Серафим. Но заснуть Сухову не удавалось. Он лежал неподвижно с закрытыми глазами, стараясь глубоко и ровно дышать. Серафим прижался к нему своим маленьким тельцем. Сухов неимоверным усилием воли сдерживал внутреннюю дрожь всего тела, опасаясь пароксизма истерических конвульсий. Внушал себе умиротворенность и спокойствие… Но безрезультатно. Сердце бешено колотилось. В голове стоял гул. Серафим несколько раз за ночь тихо спрашивал:
— Почему не спишь?
Но Сухов ничего не отвечал ему.
— Не хочешь со мной разговаривать? Ну, как знаешь.
Утром, выбравшись из-под одеяла, Серафим спросил:
— Мне кажется, ты согласился со мной. Правда? Оставь мне поесть, да побольше, а сам иди на работу. Я тебя буду ждать. И не вздумай наделать глупостей! — сказал поучительно, подняв палец.
Антону нестерпимо захотелось стукнуть вундеркинда и пнуть еще ногой, как нашкодившего щенка. Но сдержал себя. Посмотрел искоса: почувствовал ли Серафим его порыв? Показалось, что тот ничего не заметил. Это его успокоило.
— Ладно, — сказал он. — Поесть найдешь в холодильнике. Да на плите Вероника всегда что-нибудь оставляет. Ты, я вижу, такой, что не пропадешь. До вечера.
14
Во время операции Сухову стало плохо. Перед глазами поплыли фиолетовые круги, затем красные, а потом начала наваливаться серая пелена забытья. Сухов успел отойти от операционного стола, сел на стульчик и потерял сознание. Коллеги с трудом привели его в чувство. Другие бросились искать ему замену, опасаясь за больного, оставшегося на столе.
После третьего укола Антон Сухов наконец открыл глаза.
— Простите, хлопцы… Что со мною?
— Как себя чувствуешь? Отвезти тебя домой или полежишь немного в родной клинике?
Ложиться в палату Сухов отказался, но и возвращаться домой…
— Я малость посижу. А там видно будет.
Он колебался: не рассказать ли прямо сейчас обо всем? Понимал: говорить можно не с каждым. Прежде всего нужно связаться с братом, пусть Высший Совет Земли решает, какие службы поднять на ноги. Но в то же время Сухова не оставлял страх. И за себя, и за детей. Вдруг вспомнил прикосновение зубов Серафима к своей шее… Начал убеждать себя, что не следует спешить, нужно сориентироваться. Может, сами собой улягутся страхи, разрешатся проблемы? Но чувствовал: само собой ничего не произойдет. «Почему я сейчас такой? — спрашивал мысленно себя. — Как послушная кукла. Я — послушная кукла. Юпитера нашли убитым. День солнечный. Все вокруг как в кривом зеркале. Трудно дышать… А дома ждет Серафим. Нужно немедленно позвонить Миколе! Кружится голова. Нет, подожду, страшно…»
— Я поеду домой, хлопцы. Простите. Все будет хорошо.
По дороге в машине-такси у Сухова пошла носом кровь.
«Случись это несколькими минутами раньше, меня бы госпитализировали, — подумал Сухов. — И, пожалуй, так было бы лучше. Дома Серафим. Без присмотра… Страшно подумать…»
Подойдя к двери, Антон долго стоял в нерешительности, опасался заходить, боялся увидеть то, что и представить себе трудно.
