Вадим Прокофьев - Когда зацветают подснежники
Дня через два Володя уже сидел в маленьком домике школы-мастерской по изготовлению взрывчатки.
В окно видны огороды. Куда ни глянешь — грядки, грядки… Да и сам домик — жилье студентов-практикантов, сельскохозяйственников. Вон они копаются со своими огурцами и капустой, а заодно поглядывают по сторонам.
Мастерская оборудована крайне примитивно. Чтобы это понять, не нужно быть химиком. Ученики собрались лихие. Сложнейшие реакции для получения нитроглицерина или гремучей ртути ставят «на глазок».
Руководитель школы, настоящий химик, в бешенство приходит. Ничего, все пока идет благополучно. Дней пять слушали теорию, потом столько же делали бомбу. Когда она была готова, поехали за город, в лес, испытывать. Нашли пригорок, а под ним овраг, поросший деревьями. Кругом тишина. И смолой пахнет. Красота! После химических реактивов никак не надышишься.
Бомба тяжелая, фунтов этак на восемь. Кинули… Бомба зацепилась за дерево да как рванет!
Взрыв был такой сильный, что всех разметало в разные стороны, разворотило несколько деревьев. Неплохо!
Когда вернулись в Киев, выяснилось, что занятия нужно хотя бы временно прекратить. Студенты на огородах заметили каких-то подозрительных людей.
В мастерскую больше не заходили. Через несколько дней кое-кто из учеников уехал в Петербург, некоторые на Урал. Володя остался в Киеве.
Не следовало ходить на квартиру Рудановского. Ведь Соколова предупредили, что тюк с литературой выследили, дом под наблюдением. Странно! Целый вечер его жена Елена с курсистками спокойно убирала квартиру, и никто их не задержал. А вот как только он явился — пожалуйте, голубые мундиры!..
Сцапали, а тут еще этот отвратительный шпик в Бульварном полицейском участке. Если бы не он, то, наверное, выкрутился. Нужно было незаметно сбыть собственноручно составленный список изданий этого злополучного тюка.
Пока сидел в околотке, заговаривал своего стража, список из жилетного кармана незаметно извлек и под валик дивана запихнул. А тут, как назло, этот «паук» уселся на диван, что-то околоточному говорит, а сам так по дивану руками и елозит… Ну и вытолкнул список.
Теперь камера полицейского участка.
А в окно светит утреннее солнце, и на соседнем дворе бегают с веселым лаем собаки, какие-то люди свободно бредут, не обращая внимания на застенок.
Соколов тоскливо разглядывает полицейский двор. Высокий забор, а за ним воля… У забора навалена куча бревен.
День тянется бесконечно.
— В окно глядеть, господин, нельзя!
На бревнах, потягивая здоровенную козью ножку, сидит обленившийся городаш, рядом прогуливается какой-то помятый тип.
— Пока не запретили, можно.
— Этак-то разве…
И опять нудный, черепаший ход времени. А на бревнах все тот же городовой, зато прогуливается новый субъект.
Наверное, и его вызовут. В голове какая-то вялость. Мысли все те же. Вспомнился почему-то Смоленск. А почему вспомнил? Вероятно, потому, что тогда где-то на окраине Смоленска уселся, обессиленный, на такие же вот бревна и сидел без мыслей, даже не чувствуя свинцовый хомут на шее.
Бревна, бревна… Они были и в Костроме на пожарном дворе, где он родился. Там были и городовые…
У киевского городового какая-то белая рубаха не первой свежести.
Но почему из головы не выходят бревна?
— Гулять пойдете?
— Да, да, обязательно.
Он ничего еще не успел решить, но теперь уже понял, что все время думал о бревнах только потому, что на них можно вскочить, оттолкнуться, как от трамплина, схватиться за край забора и перевалиться туда, на вольный двор, где уже угомонились веселые собаки.
Пальто, шапка. На дворе не один, а двое городовых. Они стоят друг к другу лицом на расстоянии десяти шагов, как дуэлянты у барьеров. Десять шагов туда, десять обратно, не замечая городовых. Нужно унять сердце, собраться. Он должен проскочить между стражами пулей. И пока дойдет до их сознания, вызовет ответную реакцию — успеть оттолкнуться от бревен и схватиться за забор.
Прыжок — нога оступилась на округлости бревна. По-солдатски, как берут заборы в военных городках, потом ноги через забор…
Пальто?.. Оно осталось по ту сторону, и в него уже вцепились городовые. Они причитают, как бабы:
— Батюшки, родимые, убег…
Пусть орут. Руки из рукавов вон. Тяжелое падение. Шляпа катится куда-то в сторону. А городовые уже на заборе.
Через двор, в ворота, на улицу… Полный ход!
— Задержите-е! Арестованный убе-ег!..
По Безаковской — к вокзалу!
Какой-то карапуз не успел увернуться…
Квартал, другой. В груди острая боль, ноги подламываются. А впереди уже бегут наперерез люди с растопыренными руками.
Во двор… Кубарем с лестницы — подвал пекарни. Темный коридор и огромный чан…
— Выходите!..
Обратный путь — лежа в пролетке. Голова свернута жандармской лапищей набок. Трудно дышать, а кричать и подавно невозможно.
Со стороны кажется — везут пьяного.
— Ну и налакался же!..
На сей раз привезли не в участок, а в киевскую тюрьму «Лукьяновку».
«Лукьяновка»! Пожалуй, в предреволюционные годы не было более известной тюрьмы. Соколов только понаслышке знал о фантастическом побеге отсюда десяти искровцев. Теперь, попав в «Лукьяновку», Мирон первым делом подумал о побеге. Именно теперь, сегодня, ведь он так нужен партии! В России революция на полном ходу.
Ошеломило грозное, но радостное известие о восстании на броненосце «Потемкин», об уличных боях в городе Лодзи.
Товарищи с воли советуют проситься под залог, гарантируют деньги.
В киевском жандармском управлении делами Василия Николаевича занимался старый, обиженный в чинопроизводстве подполковник. Он не против того, чтобы выпустить Соколова под залог, но ведь, помимо киевских дел, за ним числятся и псковские…
А тамошние жандармы настаивают на тюрьме.
Подполковник, чтобы показать свое добродушие и полное сочувствие, что-то пишет на бумаге, потом подает Мирону. Тот с удивлением читает — расписка в освобождении под особый надзор полиции!
Ужели правда?
— Подписывайте, батенька!
Подписывал с радостью, с замиранием сердца.
— А теперь вот эту бумажку…
Это была бумага о заключении под стражу по псковскому делу! Не сходя со стула, Соколов вышел из тюрьмы и снова сел в нее.
Значит, бежать! Бежать! Эта мысль помогала коротать время…
Ночью камера спит тяжелым сном. Душно, а окон не откроешь. В коридоре гремят кованые сапоги, приклады бьют о каменный пол.
Привели новенького. Но огня не зажигают. Соколов, разбуженный, долго ворочается, потом засыпает. Утром болит голова, и Василий Николаевич никак не может понять, где он и почему рядом сидит Володя…
