Петр Сергеев - Когда открываются тайны (Дзержинцы)
Бородин положил трубку и, как-то болезненно улыбнувшись, оглядел малышей.
— Товарищ Китик, — позвал он стоявшего рядом матроса.
Китик подтянулся, готовясь слушать.
— Тебе не кажется, что мы плохо гостей встречаем?
— Кажется, товарищ начальник. Давно кажется!
— Что там у нас на обед сегодня?
— Перловая каша, — бодро ответил матрос.
— Неплохо. А на второе?
— Цикорий.
— По пять порций того и другого сюда, — распорядился Бородин. И вдруг спросил серьезно: — Сколько будет: пять помножить на два?
— Десять, — так же серьезно ответил Володя.
— Десять! Десять! — закричали дети с восторгом.
Давно ребята не ели такого сытного обеда. Хотя каша была без сала, но зато хорошо посолена, да и принесли ее из настоящего солдатского котла. Цикорий тоже пили с настоящим сахаром.
Вечером утомленные, но счастливые ребята вошли в дом Володиного отца. Илья Митрофанович ахнул от удивления: пять новых красноармейских котелков были наполнены гильзами.
— На склад залезли?! — возмущенно спросил Илья Митрофанович, хватаясь за ремень.
Разузнав все обстоятельно, Илья Митрофанович так разволновался, что стал отирать рукавом повлажневшие глаза. В свою очередь он рассказал детям о том, как сегодня рабочие принесли в мастерские: кто чайник, кто самовар, как выплавляли из этой меди детали к сельхозинвентарю.
— И наш самовар в общую печь пошел, и медный чайник старика Егорыча — все там, ребята. Завтра и ваши гильзы пойдут в дело... Повезем в деревню на хлеб менять.
ГЛАВА XI
СМЕРТЬ ВОСЕМНАДЦАТИ
В памяти крестьян Большой Александровки этот день останется навсегда. Спозаранку понаехали представители уездной власти. Они развесили по селу плакаты: «Нуждающемуся крестьянину — сельхозинвентарь, голодному рабочему — хлеб!», «Ни одной незасеянной десятины!». Потом разошлись по ближним хатам погреться.
Первыми возле плакатов оказались мальчишки. Они по буквам читали лозунги и, громко выкрикивая новые для них слова, бегали по улице.
Весть о привезенных плугах, боронах, сеялках и бочке колесной мази быстро облетела село. Вскоре к подводам стали степенно подходить крестьяне. Они по-хозяйски осматривали, ощупывали «товар» и приценивались к нему, покачивая головами, рассуждая вполголоса. Потом неторопливо уходили домой за зерном.
К исходу дня обмен привезенного сельхозинвентаря закончился. В навал лежали десятка четыре мешков зерна. Бедняку Изоту Костенко, к величайшей зависти односельчан, городские гости почти даром отдали новенький плуг — за полтора мешка кукурузы.
Счетовод рабочего кооператива Ивлев подводил итог товарообмена.
Остался неотоваренным лишь трехлемешный плуг. На него мужики глядели, как на диковинную машину.
— Что же, берем? — спросил один гладко выбритый мужчина в буденовке. — Расход пополам.
Слова эти были обращены к бородатому толстяку, перетянутому женским поясом. Толстяк, не спеша, процедил:
— И хочется, и колется... Цена — ух!..
— Цены кооперативные, — не отрываясь от своих дел, заметил счетовод Ивлев. — Десять пудов пшеницы — и плуг можете пускать в борозду...
— Ну ладно, — хлопнул в ладоши буденновец. — Поддержи, Юхим!
Не прошло и десяти минут, как на весах оказались мешки с зерном, будто стояли приготовленные за углом. Плуг торжественно выкатили на середину улицы: пусть все знают, какую штуковину облюбовали себе Юхим с Федором Стаднюком.
К Ивлеву подошел человек в затасканном полушубке и кожаной кепке с длинным козырьком. Его изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбку.
— Я из комбеда... Серобаба Пилип... За полевого ездил с утра. Расторговались? Вот это хорошо, настоящая смычка!
— Хорошо, да не дюже, — проворчал счетовод, недовольно ткнув пальцем в раскрытую книгу. — Деревня у вас прижимистая...
— Хлеб тоже на дороге не валяется... Мужик не жаден, он расчетлив. В крестьянина верить надо. Я вот беспартийный, а верю в коммунизм, як жинка в райскую жизнь... У нас тут не все одним лыком шиты, — уже тише добавил Серобаба.
Потом он снял кепку и присел на весы рядом со счетоводом, угощая его самосадом.
Но счетовод мало радовался удаче. Мысли его были в городе, где голодные люди ждали хлеба. Он видел перед собой бледное лицо сынишки, еще не поправившегося от тифа.
— Хлеб завтра отошлем, а сами останемся здесь: поможем крестьянам ремонтировать инвентарь, — добрея, медленно ронял слова Ивлев.
* * *Общее собрание александровских крестьян открыл председатель волисполкома, демобилизованный Олекса Вакуленко. После контузии у него был нервный тик: подергивалась жилка под глазом. Он оглядел крестьян, пристроившихся на подоконниках и прямо на полу, и лицо его выразило недоумение...
— Все в сборе, а кулаков маловато, — проговорил он сидящему рядом с ним человеку в очках. Затем Вакуленко подкрутил фитиль висячей керосиновой лампы и, выждав, пока задние ряды угомонятся, объявил громко:
— Слово о международном положении, о смычке и товарообмене с крестьянами Большой Александровки имеет секретарь Херсонского уездного комитета партии большевиков товарищ Варич.
— А может, начнем со смычки с Александровкой, а тоди вже хай международное? — несогласно вставил длиннобородый крестьянин в домотканой свитке.
— Дед Егор всему миру хочет наперекор...
— Що старе — що мале! — сострил кто-то по адресу активного старика.
По рядам пробежал смешок. Вакуленко постучал ногтем по углу стола. Секретарь упарткома поднялся.
— Товарищ Егор, пожалуй, прав. Можно начать и с нашего приезда к вам.
Варич дружески улыбнулся, взглянув на деда Егора.
— По постановлению Центрального Исполнительного Комитета Советов сейчас проводится неделя Красного пахаря. Мы приехали к вам с бригадой рабочих оказать посильную помощь в ремонте инвентаря. Сегодня вы получили кое-что из отремонтированных машин, а взамен дали рабочим хлеб.
— Плугов маловато привезли, — перебили Варича.
— Втулок нет, а без них дегтю не напасешься... — послышались голоса.
— Это правда, — согласился секретарь. — Первая партия инвентаря трудно досталась. Делали на голодном пайке. К примеру, шайбы запасные или звездочки, как их на заводе называют, из меди полагается сделать. А где медь? Рудники стоят. Рабочие самовары и чайники из дому посносили, отдают на переплавку... Вот как туго с этим в городе. Но там хорошо понимают: если не засеем землю весною, в общую могилу ляжем. И в городе, и в деревне. Красноармейцы готовы помочь вам, со своими лошадьми приедут.
— Было б что в землю кидать — и сами посеяли бы, — заговорил крестьянин в рваной шинели с двумя «георгиями» на груди. Он заковылял к столу, прихрамывая, но, стукнувшись деревянной ногой о ножку скамьи, остановился, виновато глядя на свое убожество.
