М. Роуз - Парфюмер Будды
– Очень популярный и распространенный, да. Его изображение можно увидеть на вершине колонн и на фресках в гробницах, есть и записи о том, что он использовался в ритуалах и обрядах. Но я бы не назвал его простым. В Египте это самое священное растение, символ смерти и возрождения. Считается, что Осирис возродился в облике голубой лилии.
Глаза Робби расширились.
– Да, еще одно совпадение в твою копилку, – сказал Гриффин.
– Если упорно продолжать называть это совпадениями.
– А как бы назвал ты?
– Знаками, изумительными, жизнеутверждающими знаками.
Когда люди растут и старятся, очень немногие сохраняют в памяти восторг и удивление, которые были им присущи в детстве. Но Робби был не таким, как все. Гриффин подумал, осталась ли Жас такой же неизменной, как ее брат.
– Расскажи, что еще тебе известно о символике лотоса, – попросил Робби.
– Согласно древней легенде мир пребывал во мраке, и правил им хаос, пока однажды утром из глубин реки не поднялась голубая лилия. Когда цветок раскрылся, в его золотой середине сидел молодой бог. Божественный свет, исходивший от него, озарил мир, а сладостный аромат уничтожил вселенский мрак. Египтяне верили, что цветок раскрывается каждое утро и гонит прочь хаос, который правит миром во время вечной ночи.
– Следовательно, он является символом возрождения. Как они использовали его в качестве галлюциногена? – спросил Робби.
– Чаще всего в виде напитка. Существует древний рецепт, для приготовления которого требовалось девятнадцать цветов, настоянных на вине. Потом вино использовали в религиозных ритуалах и как восстановительное средство во время празднеств. Часто можно видеть изображение лилий в сексуальных сценах. Тутанхамон был усыпан этими цветами.
– А как насчет галлюциногенных свойств?
– Вызывает что-то вроде эйфорического покоя. В институте некоторые из нас пробовали пить эликсир. – Робби поднял брови. – Было любопытно. Упоминания можно найти везде. Этот цветок был настолько важен, что о нем даже написано в египетской Книге Мертвых.
Гриффин стал читать наизусть: «Я космическая водяная лилия, поднявшаяся в сиянии из древних черных вод Нуна, и мать моя Нут, ночное небо. О ты, кто создал меня, явилась я. Я великий правитель вчерашнего дня, в моих руках сила власти».
Тяжелые серые облака заволокли небо. Когда ранние вечерние сумерки сгустились, окутав мастерскую густым сумраком, Робби включил настольные лампы.
– Почему что-то настолько древнее вызывает у меня головную боль, а лабораторный анализ так ничего и не выявил? – спросил он.
– Действительно, странно.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
Гриффин кивнул.
– Никакой головной боли. И, конечно же, никаких ощущений, какие были, когда я пил эликсир.
Сад внезапно осветила вспышка молнии. Электрическая змея словно загипнотизировала мужчин, наблюдавших за второй вспышкой.
– Какого черта? Ты это видел? – Гриффин указал в сад.
– Привидение? – спросил Робби.
– Ну, сомневаюсь, что это привидение, но там человек.
– В сад можно войти только через эти двери или из дома. Ты видел тень очень старого дерева справа от живой ограды. Мы с Жас называем его привидением. При определенном освещении оно похоже на человека. – Робби открыл дверь в бушующий сад. – Пойдем, я покажу тебе.
Как только он вышел за дверь, вспыхнула новая молния и начался проливной дождь. В странном свете казалось, что Робби окатило жидким серебром. Забежав обратно в комнату, Робби отряхнулся и потянулся за бутылкой «Пессак-Леоньян».
– Хочу вина. Выпьешь?
– Да.
Робби открыл бордо.
– Иногда в темноте мы представляли себе то, чего там нет. Иногда, сильно сосредоточившись, можно это оживить.
– Создать.
Робби кивнул, передавая Гриффину бокал изысканного красного вина.
– Тибетские монахи умеют создавать живых существ, они называют их тульпа. Ты о них слышал?
– Слышал. Утверждают, что монахи высокого уровня способны материализовать мысль путем медитаций.
– Похоже, что ты не веришь в это? – спросил Робби.
– Нет, конечно. А ты?
– Верю.
– Почему-то меня это не удивляет, – сказал Гриффин.
– Во что же веришь ты, мой друг?
Гриффин рассмеялся.
– Боюсь, мало во что. Если ли бы я был верующим, то верил бы в историю.
– История не является системой верований. Ты что, серьезно? Несмотря на все религии, которые ты изучил, все равно ни во что не веришь?
– Джозеф Кэмпбелл[14] сказал… – Гриффин замолчал. – Ты знаешь, кто такой Кэмпбелл, да?
– Конечно да, он мифолог. Жас постоянно его цитирует уже много лет.
За последние полчаса Робби второй раз упомянул имя сестры. Гриффину хотелось расспросить о ней, но он воздержался. Какая польза от знания? Оно лишь всколыхнет воспоминания о прошлом.
– Неудивительно, что Жас его цитирует. – Даже ее имя, произнесенное вслух, движение губ при звуках этого имени, все казалось неловким. – Он что-то вроде гуру для всех, кто изучает мифологию.
– Я смотрю, ты не одобряешь любви к гуру, а? – спросил Робби.
– Скажем так, я к ним настроен скептически.
– Скажем, что да, – они оба рассмеялись. Но Робби вдруг стал серьезным.
– В мире столько удивительного. Однако цинизм делает все это невидимым. Вы с моей сестрой… впитали в себя мир магии и тайны, но отгородились от него, превратили его в нечто одномерное для изучения по каталогам.
Гриффин видел телешоу Жас, но по изображению на телеэкране так и не понял, кем она стала, разве что заметил, как она прекрасна. Все еще прекрасна. У нее были длинные волосы, как и прежде, и ему понравилось, что она их не обрезала. Густые темные волосы каскадом ниспадали вдоль ее лебединой шеи. Он помнил, какие тяжелые эти волосы и как приятно было касаться их, притягивать ее к себе и целовать. Он помнил ее густые ресницы, обрамлявшие большие глаза цвета лайма, помнил, как испуганно они смотрели иногда. Этот взгляд причинял ему боль, и хотелось ее защитить. Но почему он этого не сделал?
Потягивая вино, Гриффин взглянул на головоломку из черепков. Одно дело обсуждать и разбирать древнее прошлое, и совсем другое – свое собственное.
– Так вот, Кэмпбелл писал, что если заменить слово «бог» на слово «добро» в любой истории, мифе, религиозном тексте, проповеди или трактате, то получится идеальная религия, по которой можно жить. Если бы я выбирал что-нибудь для веры, то стремление к добру вполне бы подошло.
Небо осветила очередная молния в сопровождении симфонического раската грома, от которого задрожали стекла. Дождь забарабанил по окнам еще сильнее. Лампы в мастерской мигнули раз, другой и погасли.
