Александр Кулешов - Пересечение
Но, оказывается, нас подстраховывали. И минуты не прошло — двое оперативников волокут этого Влада, подлетает машина, его увозят. «Скорая помощь» увозит Олега. Еще там кого-то задержали.
А потом начинается следствие. Олег — в больнице. И вот только он Влада признал. Других свидетелей нет. Никто ничего не видел. А я?
Сколько я тогда ночей не спал, как нервничал, чуть было с Ленкой не стал советоваться, Натали хотел все рассказать. Ведь если дам показания, устроят мне с Владом — чтоб ему пусто было, подонку! — очную ставку. И уж он тогда молчать не будет, все наши с ним делишки выплывут. Конечно, перед законом я отмоюсь, а вот перед комсомолом — черта с два. Но он же убийца!
Жуткое дело — на такой вот суд своей совести попасть. Врагу не пожелаю. Сунул я ему палец, а получилось — вся рука увязла. Решил так: если Олег не выкарабкается, пойду и все расскажу. Или лучше напишу, пошлю в милицию. Без подписи…
Олег выжил. Влада этого прижали как следует, короче, признался он в конце концов. Упекли его надолго. А я стал умнее, понял: не надо с кем попало дела иметь. Семь раз отмерь — один отрежь, когда друзей выбираешь. А уж таких вот — торговых партнеров, и подавно.
Олегу каждую неделю в больницу передачи будь здоров какие носил. Долго он за жизнь боролся, слава богу, победил. Боец, настоящий!
Такие, значит, получил я два предупреждения, два урока. Эх, запомнить бы их на всю жизнь. И жил бы спокойно. Так нет, не сумел, посчитал себя умнее всех, и вот что теперь из этого вышло…
С Жуковым мы в те годы виделись не часто. Хоть и служил он свою пограничную службу в Москве (для него это сначала прямо трагедией было), но оказалось, что свободного времени у него почти нет.
Но иногда мы все-таки видимся. Это тогда, когда у него, во-первых, увольнительная, а во-вторых — его Зойка занята. Вообще, я не удивлюсь, если они поженятся, ей-богу. Он ведь мечтает в это свое пограничное училище поступить, а это значит — на несколько лет остаться в Москве. Так в чем дело? Уж не знаю, где курсанты живут, но женатые, наверное, дома. А дом у них есть. Что до Зои, она учится в инфизкульте, у нее полдюжины разрядов — по волейболу, ручному мячу, легкой атлетике, лыжам. И самбо она тоже не забросила. У них там какая-то секция в ГЦОЛИФКе, эдакий дамский кружок кройки и шитья.
Да, так вот, изредка сержант, а позже старший сержант Андрей Жуков, сверкающий, как его сапоги, жутко элегантный в своей пограничной форме, появляется в моем доме. У меня такое впечатление, что он не только внешне, но и вообще изменился — стал как-то строже, серьезней (хотя он никогда излишней развязностью не отличался), «душевно массивней» он стал (а? Как сказано? Сам придумал!).
— Ты, — говорю, — иной раз так на меня смотришь, словно обнаружил в моем чемодане запрещенную для вывоза икру.
— Этим мы не занимаемся, — говорит без улыбки, — это дело таможенников. А икру можешь вывозить — сто пятьдесят граммов.
— Такими порциями я только водку потребляю, — острю (между прочим, правда, не водку, а коньяк, коктейль, шампанское я что-то последнее время стал слегка употреблять, не часто, но все же; а попробуй иначе в моих компаниях или с нужным народом…). — Как вообще-то служба идет?
— Идет, — отвечает (он не любит говорить о своей службе), — идет потихоньку. А как на кинематографическом фронте?
Тут наш и без того хилый диалог превращается в монолог. Я долго, подробно и с удовольствием повествую о своих делах. И вот я замечаю, что он как-то странно меня слушает, с какой-то снисходительностью. И начинаю злиться. Нет, подумать только, вращаюсь в центре культурной жизни, встречаюсь со знаменитыми людьми, и не только нашими, но и иностранными — актерами, режиссерами, журналистами, а он сидит в будке и проверяет паспорта! Работа! На десять порядков ниже моей. А у него такой вид, словно это он занят делом, а я так, дурака валяю.
Но поскольку у него только вид такой, а сам-то он молчит, придраться мне не к чему, и я злюсь еще больше. И еще больше хвастаюсь.
Когда наконец мои три колодца красноречия иссякают и я умолкаю, он спрашивает (будто ни слова не слышал из того, что я говорил):
— Как Ленка?
— Ленка прекрасно, — отвечаю тускло, поскольку весь запал истратил на освещение моей государственной деятельности.
— Под венец не собираетесь?
— В хомут не собираюсь (это я мщу, намекая на них с Зойкой).
Он пикировки не поддерживает и переходит к другим темам.
Конечно, не всегда наши разговоры протекали в те времена в таком ключе. Иногда он даже заходил с Зойкой, если у меня была Ленка. Однажды были вместе на эстрадном концерте, другой раз — на футболе. В рестораны, понятно, мы не ходим. Я говорю ему:
— Но в штатском-то можешь? Волосы отросли.
Он посмотрел на меня с таким видом, словно мне ампутировали ногу. Только что слезы на глазах не выступили. Нет, служба его здорово изменила, как будто он чего-то знает, чего я не знаю, и вообще выше меня метра на два. А мы, между прочим, одного роста, оба за сто восемьдесят вымахали. Акселераты, но взрослые.
Замечаю интересную вещь. Не часто мы тогда с моим однокашником встречались, я уже упоминал. И вот заметил, что от встречи к встрече растет у меня странное ощущение: не одобряет меня товарищ Жуков, осуждает. За что? Неизвестно! Причем не только мне, но и ему. Нелогично? Согласен. И все же вот такое чувство. Будто, чем дальше он служит, тем лучше меня видит. Их там, наверное, пограничников, специально тренируют без биноклей на Марсе каналы высматривать. Вроде бы он проницательней становится.
Ну ладно, ну пусть, но что во мне разглядывать! Я, между прочим, не диверсант и не шпион и никогда таковым не стану. А он вроде бы взглянет на меня и, эдак загадочно улыбнувшись, про себя спрашивает: «Не станешь? Ой ли?»
Такое вот у меня дурацкое ощущение. Будто мой лучший друг Жуков про все мои мелкие грешки знает и их не одобряет. Интересно, к чему бы? То ли я все больше обо что-то пачкаюсь, то ли он чище становится. Ну бред! Галлюцинации, но вот такое ощущение… А может, мы взрослеем? Идем своими, теперь уже не параллельными дорогами. Может быть. Только где сказано, что моя хуже? Мы как-то даже поспорили.
— Слушай, — говорю, — не разочаровался? Не надоело?
— Что именно? — спрашивает, хотя я прекрасно понимаю, что он понимает.
— В солдатах ходить, в зеленых фуражках. Был бы ты в партии «зеленых», так хоть природу бы охранял, а сейчас что охраняешь? Страну? Так, во-первых, на нее никто нападать не собирается, а во-вторых, других, что ль, нет, поглупей?
— Поглупей есть, — отвечает и выразительно (свинья!) смотрит на меня. — Только лучше без них обойтись. А вот тебя жаль.
