Густав Эмар - Морские цыгане
Внутреннее убранство домика отвечало его внешнему виду, то есть все там было просто, скромно, но свидетельствовало о хорошем вкусе и показывало изящную опрятность. Пройдя галерею, вы попадали в переднюю, разделявшую комнаты надвое; одна дверь вела направо, другая — налево, между тем как еще одна дверь напротив вела в столовую, без сомнения общую, меблированную одним столом, четырьмя стульями и буфетом.
Было около десяти часов утра. Женщина лет сорока, с утомленным бледным лицом и потухшими глазами, но все еще стройная и красивая, готовила с помощью негра лет двадцати, веселого, живого, проворного и ловкого, как обезьянка, на которую он необыкновенно походил, стол для завтрака. Дама эта, погруженная, по-видимому, в печальную задумчивость, иногда останавливалась, чтобы бросить взгляд в окно или прислушаться к неопределенному шуму, потом качала головой, вздыхала и опять принималась за свое дело, которое снова бросала через минуту.
Когда она наконец кончила накрывать на стол, негр вышел из комнаты, оставив ее одну. Она скорее упала, чем села на стул, стоявший у окна, и осталась неподвижна, устремив печальный взгляд на дорогу, хорошо просматриваемую с того места, где она находилась.
— Он не едет, — грустно повторила она несколько раз шепотом, — теперь уже слишком поздно, бесполезно ждать его.
Вдруг она вздрогнула, вскочила, тихо вскрикнула и бросилась к двери с лихорадочной поспешностью. К домику приближался всадник. Перед галереей он соскочил на землю, бросил поводья лошади негру и очутился лицом к лицу с женщиной.
— Наконец-то вы вернулись! — вскричала она с радостью. — А я уже перестала вас ждать.
— Сеньора, — ответил приезжий, — я замечу вам, что уехал ил Санто-Доминго в четыре часа утра, а теперь только одиннадцать; я проделал около пятнадцати миль верхом по ужасной дороге, рискуя двадцать раз сломать себе шею, что, может быть, было бы небольшим несчастьем, но не помогло бы осуществлению ваших намерений; стало быть, я думаю, что не потерял времени зря
Говоривший таким образом был человеком лет шестидесяти, сильным, стройным, с умными чертами лица; живые блестящие глаза и черные волосы которого показывали что он, несмотря на свои года, еще не потерял ни силы, ни энергии.
— Извините меня, друг мой, — смиренно ответила женщина, — я сама не знаю, что говорю.
— Извинить вас?! — вскричал он с дружеской резкостью. — Разве я не слуга вам, даже невольник, готовый повиноваться вам при малейшем слове, при малейшем движении?
Женщина улыбнулась.
— Вы мой друг и больше ничего, Бирбомоно… мой единственный друг, — прибавила она со вздохом, — только ваша преданность никогда не изменяла мне.
— Прибавьте: и никогда не изменит, — ответил он с жаром, — и вы скажете истинную правду.
— Благодарю вас, друг мой. Но пойдемте, пойдемте. Завтрак готов, вы, должно быть, проголодались, мы поговорим за завтраком.
— К вашим услугам, сеньора, признаюсь, я действительно чувствую волчий аппетит.
— Не будем же терять времени, пойдемте.
Они вошли в столовую и заняли места друг против друга за столом. Негр сунул свое толстое черное лицо в полуоткрытую дверь.
— Подавайте, Аристид, — приказала ему госпожа. Невольник исчез и вернулся с двумя блюдами, составлявшими завтрак.
— Послушай, Аристид, — сказал ему Бирбомоно, — так как ты пока здесь не нужен, сделай мне удовольствие, хорошенько вычисти Негро; бедное животное мчалось так, что взмокло, как будто вышло из реки, ты слышишь?
— Слышу, — ответил негр, — я сейчас им займусь.
— Хорошо, мой милый, если ты понадобишься госпоже, я тебя позову.
Негр вышел, закрыв за собой дверь. Женщина едва дотрагивалась до кушаний, стоявших перед ней, в отличие от Бирбомоно, который, как он сам признался, имел зверский аппетит: его тарелка опорожнялась со страшной быстротой. Женщина украдкой наблюдала за ним, сгорая от нетерпения и с трудом сдерживая слова, готовые вырваться у нее. Наконец, когда первый голод ее собеседника несколько утолился, она не выдержала и решилась начать разговор.
— Ну что? — спросила она с легким трепетом в голосе. — Неужели на этот раз будет то же самое и вы опять ответите мне этим отчаянным словом: ничего?
Бирбомоно приподнял голову, выпил большой стакан ледяной воды, вытер бороду и усы и сказал:
— Кажется, сеньора, мое путешествие было не совсем бесполезным.
— О! — вскричала она, сложив руки с тоской. — Неужели вы что-нибудь узнали?..
— Извините, сеньора, — перебил он, — я не хочу вас обманывать и подавать надежду, которая не может сбыться.
— Ах! — промолвила она с отчаянием.
— Но я привез вам известие, которое будет в высочайшей степени интересно для вас.
— Какое другое известие, кроме того, которое вы мне не привезли, может интересовать меня теперь? — произнесла она, печально качая головой.
— Кто знает, сеньора? — заметил он. — Я думаю, напротив, для вас очень важно узнать, что я делал во время моей поездки.
— Ах! — возразила она. — Видя, как быстро вы скачете, я почти надеялась…
— Поверьте, сеньора, что если бы у меня не было важной причины, я не рисковал бы загнать бедного Негро.
— Это правда, друг мой, говорите же, я вас слушаю.
— Прежде всего, вы должны узнать, сеньора, что губернатор острова заменен, это уже не дон Луис де Кордова.
Женщина посмотрела на него с сильным удивлением.
— Что мне за дело до этого, друг мой? — спросила она.
— Гораздо больше, чем вы предполагаете, сеньора, и вы сами согласитесь с этим, узнав имя его преемника.
— Я искренне этого желаю, друг мой, — ответила она, улыбаясь, — позвольте же узнать, как зовут этого нового губернатора?
— Вы прежде близко его знали.
— Хорошо, но как его зовут?
— Вы даже питали к нему дружеские чувства.
— Почему же вы не хотите мне сказать, кто это? — спросила она с нетерпением.
— Я боюсь…
— Чего?
— Впрочем, я, кажется, помешался; одним словом, это Санчо Пеньяфлор.
— Ах, Боже мой! — вскричала она, сложив руки и откинувшись на спинку стула, как будто лишилась чувств.
Бирбомоно бросился ей на помощь, но она поспешно приподнялась и, силясь улыбнуться, сказала кротко:
— Вы были правы, друг мой; известие, привезенное вами, интересует меня очень сильно. Теперь расскажите мне все подробности, пожалуйста.
— Я сделаю это немедленно, сеньора.
Глава XVI. Два старых знакомых читателя
Как бы по взаимному согласию оба собеседника вдруг замолчали. Бирбомоно, уткнувшись носом в тарелку, машинально вертел в руках сигару, бросая украдкой проницательные взгляды на женщину, сидевшую напротив него; та, еще бледнее обыкновенного, нахмурив брови и с неподвижным взором, постукивала вилкой по столу. Очевидно, оба были серьезно озабочены; ни тот, ни другая не сознавали, что делали в эту минуту. Женщина заговорила первой.
— Бирбомоно, — сказала она с некоторой нерешительностью в голосе, — вот уже три недели, как вы меня оставили; верно, не все это время вы провели в Санто-Доминго?
— Конечно, нет, сеньора, — ответил он, поклонившись, — кроме того, я был вынужден сделать большой крюк, потому что вы мне приказали проехать через Сан-Хуан.
— И вы, без сомнения, долго оставались в этом городе? — спросила она с живостью.
— Нет, сеньора, — ответил он с притворным равнодушием, — только два часа, ровно столько, сколько было нужно, чтобы собрать сведения; потом я уехал.
— И эти сведения?..
— Вот они: вы, сеньора, дали мне письмо к донье Хуане д'Авила; это письмо я привез вам назад.
— Вы привезли его назад! — вскричала она с дрожью в голосе. — Не может быть, чтобы она отказалась принять его.
— Доньи Хуаны д'Авила уже нет в Сан-Хуане, сеньора, она уехала к своему опекуну на Тортугу, где он является губернатором.
— О! — сказала она, с унынием опуская голову на грудь. — Мой бедный Бирбомоно, вы действительно привезли мне плохие известия.
— Я в отчаянии, сеньора, но не лучше ли сказать вам правду, чем скрывать то, о чем вы можете случайно узнать не сегодня-завтра, после чего сделаетесь еще несчастнее.
— Да, вы правы, резкая откровенность, как она ни тягостна, все-таки предпочтительнее.
— Притом, сеньора, Тортуга не так далеко, чтобы туда нельзя было добраться.
— Продолжайте, продолжайте!
— Из Сан-Хуана, где ничто больше не удерживало меня, так как я ездил туда только к донье Хуане, а донья Хуана уехала оттуда, я отправился в Санто-Доминго. Я удивился при въезде в город, что там царит праздник. Дома были украшены коврами, улицы усыпаны цветами и заполнены жителями в нарядной одежде; суда, стоявшие на якоре, были убраны флагами и беспрестанно стреляли из пушек. Чрезвычайно удивленный этими знаками всеобщего ликования, я напрасно ломал себе голову, чтобы угадать, какой важный праздник мог возбудить такие демонстрации, — честное слово, я не мог ничего понять. Был вторник, день вполне обыкновенный, посвященный святому Поликарпу, праздновать этого скромного святого не стали бы с таким блеском. Размышляя таким образом, я подъехал к Большой площади. Там стояли гарнизонные войска, и военный оркестр играл бравурные марши. Не будучи больше в состоянии сопротивляться любопытству, я принялся расспрашивать одного гражданина с бесстрастной физиономией, который случайно находился возле меня.
