Владимир Щербаков - Искатель. 1979. Выпуск №2
Вернер Фазольд был занят тем, что прибивал новый почтовым ящик к калитке палисадника. Когда Шельбаум показал свое удостоверение, он заметно занервничал, но обер-комиссар в этом не нашел ничего странного. Большинство людей предпочитают не иметь дела с полицией.
Художник провел своих непрошеных гостей на веранду и освободил два стула от всевозможных бумажных свертков и тюбиков с краской.
Шельбаум отказался от предложенного стула и подошел к окну.
— Есть несколько вопросов, господин Фазольд, — сказал он, — связанных со смертью супругов Фридеман. Кстати, это не вилла Фридемана, что виднеется там, за деревьями?
— Да, — ответил Фазольд, вынимая трубку изо рта. — Но я думаю, дело-то выяснено?
— Каким образом?
— Рассказывают, будто Вальтер убил свою жену в покончил с собой.
— Кто это рассказывает?
— Вам достаточно спросить людей, проживающих вокруг.
— А фрейлейн Фридеман не верит, что ее дядя убийца.
— Карин никого не считает способным на что-то плохое, — с теплой ноткой в голосе произнес Фазольд.
— Вы считали Фридемана способным на что-то плохое?
— Почему вы так думаете? — в испуге воскликнул Фазольд. — Он был моим лучшим другом.
— В концлагере тоже?
— Там тем более.
— Почему вы были арестованы нацистами?
Фазольд обстоятельно занялся прикуриванием. У Шельбаума сложилось впечатление, что он тщательно обдумывает свой ответ.
— В политическом отношении я был совершенно неопытен, — сказал он. — По существу, мне было безразлично, какое у нас правительство. В тридцать девятом году я учился здесь, в академии изобразительных искусств. Ежедневно ездил на автобусе в Вену и однажды по дороге рассказал анекдот о Гитлере. Это был не очень остроумный анекдот, и я воздержусь его повторять. Он связан с малоприятными воспоминаниями…
Он жадно затянулся трубкой.
— Во всяком случае, на меня донесли, очевидно, водитель автобуса. Когда я после обеда намеревался поехать домой, гестапо арестовало меня на автобусной остановке. Они послали меня в Маутхаузен, а в конце войны перевели в Эбензее. С Вальтером Фридеманом я познакомился в Заксенхаузене. Он помог мне пережить самые тяжелые часы моей жизни…
— Вы вместе вернулись в Вену?
Фазольд кивнул.
— Мы сообща пробивались через трудности послевоенных лет. Затем он основал свое кредитное бюро, и дело у него пошло на лад.
— За счет других, — заметил на это обер-комиссар.
— Этого я не знаю, — сказал Фазольд, пожимая плечами. — Никаких сделок я с ним не заключал. Он иногда содействовал мне в получении заказов…
— Каких заказов?
— Эскизы всевозможных афиш, рекламные зарисовки, оформление каталогов — все, что относится к моей профессии. У него были хорошие связи.
Шельбаум бросил взгляд на Маффи, но тот не отрывался от своего блокнота.
— Вы художник-график, Вальтер Фридеман был гравером, — медленно произнес он. — Как использовали вас в концлагере?
— На таких графических работах, как шрифтовое оформление дипломов и грамот, статистических диаграмм, генеалогических таблиц. Однажды я даже занимался оформлением монографии по вопросу распространения свастики в Европе.
Обер-комиссар, казалось, хотел что-то еще спросить, но воздержался.
— Следовательно, вы знаете Фридемана с сорок второго года, — произнес он. — Не заметили ли вы за эти годы каких либо изменений в нем?
Фазольд положил трубку на письменный стол.
— Разве мы все не меняемся с течением времени? — спросил он, в свою очередь. — Двадцать лет назад мы думали так, а сегодня думаем иначе.
— Если я вас правильно понял, то вы не отрицаете изменений, происшедших с Фридеманом.
— Согласен, — подтвердил Фазольд. — В концлагерь он попал как левый радикал. В конце концов он понял, что политика ничего ему не дает, и с головой ушел в свои дела.
— С организациями, которые считаются правыми, — добавил Шельбаум.
— Возможно, и с такими, — сказал Фазольд.
Шельбауму показался странным безразличный тон, которым Фазольд рассказывал о своих страданиях в концлагере. Сам он не мог думать без горькой обиды обо всем, что ему пришлось там пережить. Если Фазольд так относится к своим переживаниям, значит, он бесхарактерный человек, или его развратили условия, в которых он живет теперь.
— Один вопрос в связи с вечеринкой, которая так неожиданно была прервана. Знали ли вы, что Деттмар оставался в доме после всех?
— Конечно, — ответил Фазольд. — Я его привел, чтобы он смог поговорить с Вальтером. Но для разговора сначала не представилось возможности. Когда мы все ушли, он скрытно пробрался в рабочий кабинет Вальтера. Об этом он предупредил заранее. Что случилось потом, я, естественно, не знаю.
— Возникла довольно странная путаница, — продолжал Шельбаум. — Фрейлейн Фридеман сказала нам, что будто бы от фрау Коваловой вы узнали, что о совершенном убийстве ей сообщила фрейлейн Фридеман. Но фрау Ковалова уверяет, будто об этом ей по телефону сказал Деттмар. Как же было в действительности?
— Я ошибся, — признался Фазольд, нервно крутя трубку. — Фрау Коваловой позвонил Деттмар.
— Но фрау Ковалова вместе с тем сообщила, что, когда ей позвонили, вас уже не было.
На дряблом лице Фазольда читалось смятение.
— Нет, нет, я был у нее.
— Мы это еще уточним, — сказал Шельбаум, поднимаясь.
Когда обер-комиссар и Маффи вышли из дома, начал моросить дождь.
— Пройдя концлагерь, этот Фазольд совсем не поумнел, — вслух размышлял Шельбаум. — Примечательно, что он утаил от нас нечто такое, что не имеет ничего общего с делом Фридемана. Вы знаете, чем в действительности занимались люди его профессии в концлагере Заксенхаузен?
Они сели в автомашину.
— Изготовляли фальшивые фунты и доллары, — произнес он, помолчав некоторое время. — Таким образом нацисты думали подорвать эти валюты во время войны.
В длинной, окрашенной белой краской приемной на первом этаже здания, где размещалась комиссия по делам иностранцев, Нидл снял шапку и осмотрелся. «Должно, быть, та дверь, что справа», — подумал он. Вывеска на двери гласила: «Входить по одному, и только после вызова! Стучать запрещается!» Прочитав надпись с презрительным сопением, Нидл нажал на дверную ручку и вошел. Через очки, сползшие на кончик носа, на него смотрело лицо, напоминавшее выжатый лимон. Термос и пергаментная бумага на столе говорили о том, что хозяину комнаты помешали завтракать.
— Не понимаете по-немецки?
— Почему же, — возразил Нидл. — Но как узнать, когда можно войти, если нельзя постучать?
