Анатолий Баюканский - Застолья со звездами
«ПОМНИШЬ, МАМА МОЯ, КАК ДЕВЧОНКУ ЧУЖУЮ…»(НИКОЛАЙ ДОРИЗО)
Абхазия, Пицунда
Жареные черноморские бычки были великолепны. Вино «Букет Абхазии» — тем более. Друзья-грузины натащили всякой зелени, все это вывалили на прибрежной гальке реки Бзыбь. Хозяин, он же наш тамада — Гиви, водитель Дома творчества, раздал нам удочки и предложил потаскать из горной реки форель, которая посверкивала между камнями мелководной реки. Примерно час мы провели в нетерпеливом ожидании, «когда клюнет», но абхазская форель знать нас не желала.
Позже оказалось, что это главный наш гость — московский поэт Николай Доризо — договорился с Гиви устроить нам «козу». Пока мы удили форель, они накрыли на стол.
— Эй, дорогие! — позвал нас Гиви. — Сюда, пожалуйста. Давайте улов. Что, нет форели? Вай, вай! — он схватился за голову, но тотчас лицо его стало веселым. — Смотрите, как ловить нужно! — прошел метров десять, закинул удочку и… вытащил… бурдюк с вином, потом сделал второй замет — и на брезенте появились чуть остывшие шашлыки.
Вино охладили в ледяной горной речке, шашлыки, наоборот, подогрели, и Гиви пригласил всех к трапезе в честь приезда дорогих гостей. Доризо он уважал издавна, а я привез ему импортную леску, о которой Гиви давно мечтал.
После третьего стакана Гиви встал во весь свой могучий рост и, наполнив рог, громко прочел: «Помнишь, мама моя, как девчонку чужую я привел к тебе в дом у тебя не спросив…».
Потом мы дружно пели «Улица Садовая, скамеечка кленовая», «Ох, ты город, Ростов-Дон».
Николай Доризо вообще был улыбчивым и остроумным человеком, а когда «вожжа попадала под хвост», становился неудержимым — читал замогильным голосом отрывки из будущей поэмы об Александре Сергеевиче Пушкине, дурачился, пародируя известных артистов.
В Абхазии темнеет быстро, но мы не собирались уезжать. Гиви разжег костер, река Бзыбь совсем рядом звеняще перекатывала свои серебристые воды через каменные валуны. В такие моменты, как сказал один поэт, «сердце ласки просит» и… воспоминаний.
Кто-то предложил поговорить о самом-самом главном, о любви. И Николай Константинович вдруг заговорил, взволнованно и немножко смущаясь. Мы думали, он поведает нам о Гелене Великановой, об иных женах, но…
— Будучи студентом, ребята, я влюбился в одну девушку-москвичку. Вернее, она училась в то время в столице. Она тоже ответила мне взаимностью. И, представляете, я каждую субботу летал самолетом из Ростова в Москву на свидания, тратя все деньги, которые получал из дома. Наши пути потом разошлись, но зато я написал одно из лучших своих стихотворений, которое называлось «Вкладывайте деньги в… воспоминания».
Возвратились домой поздно, но… Отдохнуть в эту ночь нам так и не пришлось. Николая Константиновича уже ждала еще одна шумная компания. Приехала семья Винокуров и… без Доризо свой приезд отмечать не желала…
Так до сих пор и остался в моей памяти Николай Доризо всеобщим любимцем, душой любой компании, талантливым поэтом и пародистом, и в то же время — очень легко ранимым человеком. Как выразился его давний знакомец: «Под толстой кожей его скрывалась тонкая и легко ранимая душа…».
Подмосковье, Дом творчества «Малеевка»
Однажды в Подмосковье мы гуляли по парку втроем: Николай Доризо, слепой поэт Эдуард Асадов и ваш покорный слуга. Мои собеседники были в отличном настроении, вспоминали бурную поэтическую молодость, когда Москва сходила с ума от будоражащих душу стихов Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Эдуарда Асадова и Николая Доризо.
И вдруг Асадов, резко оборвав смех, приостановился, снял темные очки, обнажив пустые глазницы, попросил:
— Коля, будь другом, прочти те стихи, про наше фронтовое поколение.
— С удовольствием! — Доризо крепче сжал мой локоть, видимо, привлекая мое особое внимание, я-то не знал об их тайнах. И начал читать:
Он зренье потерял в бою.
А ныне, в наши дни,
Вновь встретился с друзьями фронтовыми.
За сорок лет состарились они,
Лишь он один их видит молодыми…
Асадов надел темные очки, чтобы скрыть волнение, и увлек Доризо в боковую аллею…
Поэты фронтового поколения! Николай Константинович относился к ним с особой нежностью, ибо сам хлебнул лиха в военные годы. Мы часто говорили о поэзии Михаила Луконина, Сергея Наровчатова, Константина Ваншенкина, Сергея Орлова. Какие пронзительные строки были у них. Достаточно вспомнить образ поэта-танкиста у Орлова:
«Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат…»
И еще я знаю то, о чем не любил вспоминать Николай Доризо, о тридцатых годах репрессий, когда арестовали его отца. Однажды Доризо прямо сказал: «Я благодарен нынешнему времени хотя бы за то, что сегодня могу свободно говорить о своем отце…»
* * *Едва ли не самый популярный поэт своего времени, Николай Доризо, кажется, не был полностью счастлив. Да, была у него огромная слава. Он выступал на правительственных концертах, получал звания и премии, но разве в этом счастье! Не имею права говорить о его любви, но не сказать совсем — тоже нельзя.
Писательские «ботало», которые знают все обо всех, утверждали, что у Николая Константиновича было четыре жены, все знаменитости в своем роде. Лично я знал последнюю — бывшую балерину. Она приезжала к Николаю Константиновичу в Малеевку — худенькая, малоразговорчивая, почти ни с кем не общалась. Они казались полной противоположностью друг другу.
У несведущих людей создавалось впечатление, что там, где Доризо, — сплошное веселье. Порой так думал и я, но как-то раз, видимо, в минуты грусти, он прочитал стихотворение, которое заставило по-иному взглянуть на этого балагура и весельчака:
Есть люди откровенно невезучие,
А я живу, от всех себя тая.
Обманное мое благополучие,
Общительность обманная моя.
С людьми я весел, звонко и находчиво,
Мол, жизнь до удивленья хороша.
И все ж при этом так неразговорчива
Моей души глубинная душа.
Не то чтоб я родился незадачливым,
Я понимаю, что в глазах людей
Быть выгодней несчастным, чем удачливым,
Быть выгодней, а значит, и хитрей.
Но, как назло, когда надежды-чаянья
Вдруг рушились, да так, что пыль от них.
Когда мне было плохо до отчаянья,
Я выглядел счастливее других:
Мол, весел я и сыт небесной манною,
И потому подспудно, в глубине,
Не раз мою удачливость обманную
Жестоко люди не прощали мне…
Последний раз мы встретились в Доме творчества в Переделкино. Я обрадовался, подбежал к нему:
