Евгений Кривенко - Там, где была тишина
— Дорогой человек, пожалуйста, Дурсун просит у тебя маленький портрет Ленина. Совсем маленький портрет. Давай, пожалуйста, — просила она, прижимая руки к маленьким полушариям грудей, едва обозначавшимся под платьем.
Буженинов привстал.
— Портрет Ленина? — переспросил он, недоуменно глядя в темные глаза туркменки. — Зачем тебе?
— Вышивать буду, — шепотом сообщила Дурсун. — Давай, пожалуйста.
Буженинов продолжал оторопело глядеть на нее. В контору вошел Солдатенков.
Он был высок и строен. Его широкую грудь свободно облегала белая полотняная рубашка с раскрытым воротом. Русый снопик волос падал на веселые дерзкие серые глаза. Увидев Дурсун, рязанец замер: светлые волосы, крошечные босые ноги и серебряные украшения на груди — все это возникла перед ним, словно чудо.
Дурсун смутилась.
— Давай, давай, пожалуйста, — продолжала просить она, испуганно поглядывая на дверь. — Муж придет, плохо будет.
— Что она хочет? — спросил у Буженинова молодой бригадир.
— Портрет Ленина, — блеснул тот очками. — Странная просьба!
— Ничего не странная, — вспыхнул Солдатенков. — Девушка просит, надо ей дать. Да еще Ленина! Пусть повесит у себя в кибитке.
— Я не в кибитке, — повернулась к нему Дурсун. — Я ковер вышивать буду. Большой ковер. И портрет Ленина. — Она на минутку замолчала, словно прислушиваясь. — Страшно это. Нельзя вышивать человека. Понимаешь, товарищ? Закон запрещает. Убить могут.
И вдруг Дурсун засмеялась, обнажая мелкие молочно-белые зубы.
— А я вышью, пусть потом сердятся.
Солдатенков, ни слова не говоря, подошел к календарю и, полистав его, оторвал листок, на котором было изображение Ленина, читающего «Правду».
— Возьми, — протянул он листок. — Ты молодец! И ничего не бойся.
Дурсун схватила листок, быстро взглянула на него и прижала к сердцу.
— Ленин, — сказала она тихо. И еще раз повторила: — Ленин!
Солдатенков отвернулся. Буженинов, отойдя к окну, протирал очки.
Дверь скрипнула, в комнату вбежал Дурдыев.
Сторож тяжело дышал. Глаза его дико сверкали из-под черных бровей. Выпятив бороду, он двинулся к онемевшей женщине.
— Зачем пришла? — крикнул он по-русски и тотчас же что-то быстро заговорил по-своему.
Когда Дурдыев ворвался в контору, Дурсун успела спрятать листок с изображением Ленина за вырез платья. Сейчас стояла, гордо подняв голову, даже не глядя на разгневанного мужа.
Старик подскочил к ней и, схватив за волосы, с силой потянул к выходу, Дурсун закричала. Дурдыев ударил ее по лицу. Еще и еще раз.
И вот тут-то Солдатенков не выдержал. Он толкнул сторожа, и тот, как мешок, отлетел в дальний угол.
— Солдатенков! — угрожающе крикнул Буженинов. — Что вы делаете?
Дурсун, бросив мгновенный взгляд на бригадира, быстро, как ящерица, выскочила из комнаты. Сторож медленно поднялся с земли.
— Зачем обижаешь? — глухо спросил он, напяливая сбитую Солдатенковым лохматую папаху и с ненавистью глядя на бригадира.
Солдатенков подошел к нему, виновато улыбаясь.
— А ты зачем жену бил? — спросил он, словно ожидая примирения. — Разве можно?
Лицо старика побагровело.
— Моя жена, — дико сверкнул он белками. — Хочу бью, хочу убиваю!
Улыбка медленно сползла с лица рязанца.
— Вот как! Хочу бью, хочу убиваю? Кулак ты! — глухо бросил он. — Не знаю, как вас тут на этой земле, величают, а по-нашему ты кулак. Вот, — сунул он под нос опешившему сторожу сжатую в кулак руку.
— Солдатенков! — снова угрожающе произнес Буженинов.
— Да что Солдатенков! — отмахнулся бригадир. — Он и в сторожа пошел, чтобы от Советской власти спрятаться. Сторож нашелся! Кулак ты, а не сторож! А только власти твоей конец пришел. Понял? Слышал такое слово — Ленин! Вот он сказал — конец рабству. Везде, всюду на советской земле.
У самых дверей Дурдыев резко повернулся и крикнул:
— Отвечать будешь и ты, и твой начальник. Жаловаться пойду.
В конторе наступила тишина.
— Нехорошо получилось, — первым заговорил Буженинов. — Вы оскорбили представителя местного населения. Мы сюда помогать пришли, а вы…
Солдатенков покраснел.
— Что же, прикажете смотреть, как женщину избивают?
— Эта женщина — его жена! — возразил Буженинов. — Власть его над ней беспредельна. Она — его раба. Была и будет. Так велит их бог, их пророк Магомет, их вера в закон.
Солдатенков подошел к взъерошенному счетоводу и крепко тряхнул его за плечи.
— Магометом пугаешь? — насмешливо сощурил он свои дерзкие глаза. — Не пугай, мы уже пуганые.
— Неужели вы не понимаете, что это гложет вызвать конфликт? — вырвался из его рук счетовод. — Большие неприятности.
— А у нас с ними, мироедами, всегда и везде конфликт. Ты что же, ученый человек, дурачком притворяешься?
Буженинов пожал плечами: мне-то, мол, что?
— Пусть отвыкают от своих волчьих законов, — примирительно произнес Солдатенков. — Здесь хоть и глухомань, а все равно — Советская власть!
…На второй день, вечером, когда Николай и Наталья сели вычерчивать профиль нового варианта, Макаров отправился в аулсовет.
По дороге, шагая меж высоких глиняных дувалов по тропинке, поросшей выгоревшей травой, он вспомнил о посещении дома Дурдыева в первые дни своего пребывания в Мукрах. В тот день старик, низко кланяясь и прижимая руку к сердцу, попросил «дорожного начальника» посетить его «убогое жилище».
— Дорогим гостем будешь, — говорил он, выставляя вперед свою клочковатую бородку и прижмуривая глаза. — Приходи, пожалуйста.
Усадьба ховлы Дурдыева была окружена высокими глухими стенами, имевшими один вход. Макарову бросились в глаза щели-бойницы над воротами, угрюмо-неприступный вид этой крепости. Его проводили по крытой галерее-входу, дальше — по мощеному двору и ввели на половину, где обычно принимали гостей. Это помещение называлось михманхана.
Еще при входе Макаров снял обувь. Так его научила Наталья, успевшая познакомиться с местными обычаями.
Посреди комнаты лежала толстая новая кошма, а поверх нее — красный ковер. Макаров не знал, что ковер кладется для почетных гостей.
Едва Макаров ступил на ковер, какая-то женщина протянула ему таз с водой. Макаров недоуменно взглянул на нее, затем, догадавшись, ополоснул руки и вытер их мохнатым полотенцем.
«Ну, Наталья! — подумал он. — Не могла предупредить».
Хозяин, оживленно суетясь, пригласил гостя к столу.
В комнату вошла женщина, но уже другая. Это была молодая туркменка со светлыми волосами, что является здесь большой редкостью. На ней была красивая красная одежда, на груди сверкали серебряные украшения. Она мельком взглянула на Макарова своими удлиненными восточными глазами и тотчас же отвернулась.
