Клод Фаррер - Цвет цивилизации
Они обменялись взглядами взаимного презрения.
– В самом деле, – сказал Мале, – это превосходство моей расы над вашей: ваша вымрет, моя останется.
– Гордость цивилизованных в том, чтобы не иметь потомства. Дело сделано: к чему другие работники?
– Гордость сумасшедших!
– Вы считаете меня сумасшедшим? – спросил Торраль.
– Да, и злодеем, кроме того.
Торраль пожал плечами. Мале ушел.
Фьерс молча закурил другую папиросу. Инженер обернулся к нему:
– Ты идешь?
– Куда угодно.
Они вышли вместе. Пиастры Фьерса звенели в его потяжелевшем кармане. Он думал не без грусти о том, что весь этот выигрыш ничуть его не порадовал.
– Две, три тысячи пиастров, – рассуждал он, – если считать женщин по обычной таксе, было бы чем оплатить восторги целого полка.
– Куда мы идем? – спросил Торраль.
– К черту! Жизнь глупа.
XII
Перед витриной модного ювелира Фьерс смотрел, прислонившись лбом к стеклу.
Он выбирал глазами между выставленными драгоценностями. Но на выставке было слишком много вещей, слишком много колец и браслетов, слишком много тонкого и дешевого китайского серебра, которое фабрикуется в Гонконге: среди сверкающих бокалов, чашек, подносов и кувшинов Фьерс не видел того, чего ему хотелось.
Он вошел в магазин. Еврейка Фернанда, сайгонская знаменитость, поднялась ему навстречу, приветствуя посетителя жеманной улыбкой.
– Я хотел бы браслет, – объяснил Фьерс, – золотой обруч с изумрудами. Он был у вас на выставке на днях…
Внезапно дверь отворилась, и высокая фигура Мале показалась на пороге. Фьерс не видел банкира уже два дня, после партии в покер.
– Вот как, – сказал Мале фамильярно, – вы здесь. Держу пари, дело идет об игрушке для Лизерон…
Он позвал еврейку, которая разбиралась в драгоценностях.
– Фернанда! Мой веер? Я полагаю, на этот раз он готов, наконец?
Он опять обернулся к Фьерсу.
– Подарок моей жены для m-me Абель. Скажите мне, это не очень безвкусно?
Фьерс с восхищением рассматривал веер.
– Черт возьми! Это великолепно. Где украли вы эти перья?
Веер был из перьев марабу, оправленных в перламутр с золотой инкрустацией, виноградной веткой, отягченной вместо ягод черными жемчугами.
– Знаете что? – сказал Фьерс, смеясь. – Этот виноград не скромен: он говорит о взятке.
– А этот браслет, о чем говорит он?
Браслет походил на наручник раба, очень тяжелый, усыпанный крупными кабошонами. Еврейка прочла цену, написанную на ярлыке: две тысячи пиастров.
– Вот и употребление для вашего позавчерашнего выигрыша.
Фьерс засмеялся, Мале ударил себя по лбу.
– Догадался! Этот слиток золота, напичканный бриллиантами, пойдет на улицу Шасселу-Лоба.
– Улица Шасселу?..
– Стройте невинность! Для m-me Ариэтт.
– Прошу вас, – начал сухо офицер. Но Мале пожал плечами.
– Дорогой мой, не надо бесполезного негодования! Вы рассмешите Фернанду. В данном случае тайна ни к чему.
Фьерс подумал о Мевиле и решил не протестовать больше.
– Черт вас возьми, откуда вы знаете?..
– Потому что вы двадцатый, с кем это происходит. Посмотрев на часы, Мале сел. Вероятно, у него было время, он продолжал говорить.
– Двадцатый. Вы входите в интересную семью. Это мои старые знакомые. Я встретился с четой Ариэтт в Пумее, восемь лет тому назад. Они были молодоженами, и их медовый месяц был довольно сумрачным. Они еще мало знали, и потому недостаточно ценили друг друга. Но скоро узнали… Жена была так же хороша, как теперь. Кое-кто знал об этом кое-что, и этот кое-кто был сыном архиепископа, достаточно богатым. Один из ваших товарищей, лейтенант флота, командовавший стационером в Каледонии. Случилось то, что всегда случается: в один прекрасный вечер Ариэтт рассчитал время и застал их в самую веселую минутку. Человек тактичный, он не стал делать шума: он получил пятьдесят тысяч франков – только и всего.
– И сын архиепископа заплатил?
– M-me Ариэтт заставила его заплатить. Вы должны знать ее методу, я полагаю.
– И что же было потом?
– Потом между супругами был заключен договор: всякие связи разрешаются той и другой стороне при условии, если они выгодны. Барыши делятся честно пополам.
– Что же, – сказал Фьерс, – это современно и чуждо лицемерия.
Он заплатил за браслет.
– Две тысячи пиастров, – заметил Мале с любопытством. – Разве «это» стоит таких денег?
Фьерс раздумывал.
– Нет… И вместе с тем… Он объяснил:
– Ни одна женщина не стоит двух тысяч пиастров, ни даже двухсот. Приятное, но однообразное ощущение, которое наши приятельницы дают нам в наиболее интимные минуты, по справедливости, должно оцениваться гораздо дешевле. Но, на мой взгляд, это знаменитое ощущение – только крупица между сладострастными удовольствиями. И могу вас уверить даже, что я не искал его у m-me Ариэтт.
– Как?
– Нет. Мы… Все равно. Вот что, быть может, стоит двух тысяч пиастров: декорация и аксессуары, пикантный контраст между завтраком, к которому я был приглашен, и десертом, который я получил на шезлонге: острая приправа к добродетельному прологу. Столовая в семейном доме, муж, бэби четырех лет…
– Восьми… Восьми лет!
– Четырех, конечно. Ведь это видно по ее фигуре.
– Восьми. Вы забываете климат, который делает детей хилыми. Очень выгодно для мамаш, молодеющих пропорционально этому.
Мале встал. Еврейка предупредительно поспешила к дверям. Фьерс, проходя, погладил ее грудь, потому что она была недурна.
– В самом деле, – сказал он Мале. – Эта Фернанда… вы в ней уверены?
– Что касается скромности? Черт возьми! Еврейка. Она слишком умна и слишком алчна, чтобы изменить клиенту без пользы. И потом, одним скандалом больше или меньше, не все ли равно. Все адюльтеры и все взятки Сайгона проходят через ее руки. Недурное гнездышко всяких мерзостей, эта лавчонка!
– Например, браслет и веер.
– Верно. Адюльтер и взятка, хотя моя взятка освящена благословением этого получестного Абеля, а ваш адюльтер, как вы сказали…
– Монастырский адюльтер, для маленьких девочек… Рука Мале легла на плечо Фьерса.
– Вам это доставляет удовольствие?
– Что? Монастырский адюльтер?
– Нет, жизнь, которую вы ведете, и эта вечная роль распутного фанфарона?
– Удовольствия мне не доставляет. Но вы ошибаетесь, я не играю никакой роли.
Они шли рядом. Коляска Мале следовала за ними, запряженная парой великолепных австралийских рысаков гнедой масти, вдвое превосходящих размерами индокитайских пони.
– Вы олицетворяете собою ту расу, которую я ненавижу больше всего, – сказал банкир, – расу элегантных анархистов. И несмотря на это, вы мне нравитесь. Я хотел бы помочь вам выбраться из той лужи, в которой вы барахтаетесь, да, лужи, не спорьте. Хотите последовать моему совету? Бросьте вашу обычную компанию и ступайте скорее к другим людям. Это не такая уж тяжелая жертва для вас, вы рискуете в этой перемене немногим: вы не подходите к ним, Ариэтту, Роше и их банде. Если б вы знали, какое это мрачное сборище негодяев, под штукатуркой приличия, которая сверху делает их беленькими? Роше? – Талантливый шантажист в отставке. Ариэтт? – Двойная эссенция лжеца на жалованьи. Его жена? – Лицемерная проститутка. Я во сто раз выше ставлю вашу Лизерон, которая не прячется, не обманывает никого и не претендует на уважение… Я не говорю ничего о Торрале и Мевиле: это – ваши друзья… При том, их нельзя смешивать со всей этой колониальной кликой. Они нечто лучшее – и худшее вместе с тем: ложно-направленные умы. Все равно. Я хочу вам сказать, что есть другие люди, которых вы не знаете и которых, быть может, вам было бы приятно узнать: честные люди. Их очень мало, но они все-таки есть. Хотите их видеть? Приходите ко мне. Сам я не принадлежу к честным людям…
