Жюль Верн - Север против Юга
Джемс Бербанк, стало быть, мог совершенно спокойно осуществить свое намерение и объявить об освобождении своих рабов — первый случай добровольного освобождения негров во всех рабовладельческих штатах.
Всех больше должен был обрадоваться свободе молодой, двадцатилетний негр Пигмалион, или попросту Пиг. Он числился работником при Касл-Хаусе, жил там и не работал ни на поле, ни в мастерских. Парень он был чудаковатый, тщеславный и с ленцой, и многое ему сходило с рук лишь благодаря доброте хозяев. Когда возник вопрос об уничтожении рабства, стоило послушать, с каким пафосом он разглагольствовал о свободе и равенстве всех людей. Кстати и некстати произносил он перед своими собратьями самые высокопарные речи, над которыми они, не стесняясь, подсмеивались. В своих речах он возносился выше облаков, тогда как на деле он и по земле ступал нетвердо. По существу же это был добродушнейший малый, и ему позволяли ораторствовать сколько душе угодно. Когда управляющий Пэрри бывал в духе, он заводил с чернокожим пропагандистом настоящие прения. Легко представить себе, как должен был встретить Пиг весть об освобождении, возвращавшем ему его человеческое достоинство.
Неграм ведено было собраться к трем часам в парке перед домом. Их предупредили, что мистер Бербанк намерен сделать им очень важное сообщение. К трем часам, как и было назначено, невольники стали собираться перед домом. Пообедав в полдень, они больше уже не возвращались к своей работе — в мастерских, на полях или в лесу. Им захотелось приодеться, сменить свое рабочее платье на праздничное, как было у них заведено, когда их допускали за ограду господского парка. В поселках стояла суета. Обитатели их сновали из хижины в хижину. Управляющий Пэрри расхаживал, ворча:
— Подумать только: сейчас еще этими неграми можно торговать, как скотом, а не пройдет и часу, как они будут свободными людьми, их уже не продашь и не купишь. Нелепо, нелепо, я всегда буду это твердить, всегда, до последнего вздоха. Это противоестественно, что бы там ни говорили и ни делали мистер Бербанк, президент Линкольн, все северяне-федералисты и либералы всех стран. Да, противоестественно и нелепо!
Как раз в эту минуту раздраженному управляющему подвернулся под руку Пиг, ничего, конечно, еще не знавший.
— Зачем нас созывают, мистер Пэрри? — спросил он. — Не можете ли вы мне сказать?
— Могу, дуралей, для того, чтобы…
Но тут управляющий спохватился и умолк. В то же время ему пришла вдруг в голову одна мысль.
— Ступай-ка сюда, Пиг, — сказал он.
Пигмалион подошел.
— Деру я тебя иногда за уши?
— Да, мистер Пэрри, это ваше право, но только оно противно и человеческой справедливости и божеским законам.
— Хорошо, но все-таки это мое право, не так ли?.. Давай же, я воспользуюсь им еще раз.
И, не обращая внимания на крики Пига, управляющий выдрал его за длинные уши, впрочем, совсем не больно, а просто так, для острастки. Воспользовавшись в последний раз своим правом, почтенный мистер Пэрри почувствовал как бы некоторое облегчение.
В три часа на ступенях крыльца Касл-Хауса показался Джемс Бербанк со всем своим семейством. Перед домом стояла толпа в семьсот человек негров — мужчин, женщин и детей. Притащились даже дряхлые старики, не способные к работе и жившие на покое в поселках Кэмдлес-Бея. Этих стариков было человек двадцать.
Толпа затихла. По знаку Джемса Бербанка мистер Пэрри и его помощники подтолкнули негров поближе к крыльцу, чтобы каждый мог ясно слышать то, что будет говорить плантатор.
— Друзья мои! — обратился к ним Джемс Бербанк. — Вы знаете, что в Соединенных Штатах кипит кровавая междоусобная война. Главная причина этой войны — вопрос о невольничестве. Юг стоит за сохранение рабства, считая, что блюдет тем самым свои интересы, Север во имя человечности выступает против рабовладения. Бог помог защитникам правого дела, и оружие их уже не раз прославилось победой. Я, друзья мои, северянин по происхождению и всегда, не скрывая этого, был сторонником уничтожения рабства, хотя и не имел возможности применять свои убеждения на деле. В настоящее время обстоятельства сложились так, что я могу, не откладывая больше, действовать согласно моим взглядам. Выслушайте же со вниманием, что я вам скажу от себя и от имени всей моей семьи.
По толпе прошел гул, но тотчас же утих. Тогда Джемс Бербанк громким голосом объявил во всеуслышание:
— «С нынешнего дня, то есть с двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот шестьдесят второго года, все невольники на моей плантации навсегда освобождаются от рабства. Они вольны располагать собою как хотят. С нынешнего дня в Кэмдлес-Бее нет больше ни одного невольника, а есть одни лишь свободные люди».
В ответ ему грянуло восторженное «ура!». Сотни рук протянулись к нему в порыве горячей благодарности. На всех устах было имя Джемса Бербанка. Толпа придвинулась вплотную к крыльцу. Мужчины, женщины, дети — все стремились поцеловать руку своего освободителя. Неописуемые радость и восторг, еще усиленные неожиданностью, преисполнили сердца освобожденных. Пигмалион суетился, жестикулировал и ораторствовал больше всех.
Тогда выступил из толпы самый старый из негров, поднялся на первые ступеньки крыльца и, выпрямившись, взволнованным голосом обратился к Бербанку:
— Примите, мистер Бербанк, горячую благодарность освобожденных невольников Кэмдлес-Бея за то, что из ваших уст раздались первые слова об отмене рабства на земле штата Флориды!
Старик медленно поднялся еще на несколько ступеней, приблизился к Джемсу Бербанку и поцеловал у него руку. Маленькая Ди потянулась к старику. Он взял девочку на руки и показал ее толпе.
— Ура мистеру Бербанку! Ура!
Этот ликующий крик гулко разнесся по окрестностям и долетел, вероятно, до Джэксонвилла, дав знать жителям его, что великий акт освобождения свершился.
Семья Бербанков была растрогана до глубины души. Тщетно пыталась она унять восторг толпы — крики не умолкали и стихли тогда лишь, когда Зерма поднялась на ступеньки крыльца и попросила слова.
— Вот, друзья мои, — сказала она, — мы все теперь свободны. Свободою своей мы обязаны великодушию того, кто был нашим хозяином и лучшим из хозяев.
— Да!.. Да!.. — закричали с восторженной благодарностью сотни голосов.
— Каждый из вас может теперь располагать собою как угодно, — продолжала Зерма. — Кто хочет, может уйти с плантации и жить как ему заблагорассудится. О себе скажу, что я поступлю, как велит мне сердце, и я думаю, что большинство из вас сделает то же. Седьмой уже год я живу в Кэмдлес-Бее. И я и мой муж здесь жили, здесь же оба хотим умереть. Я прошу мистера Бербанка оставить нас у себя: мы будем так же служить ему вольными, как служили рабами. Кто согласен со мной?
