Джеймс Хилтон - Потерянный горизонт
С улыбкой, предназначавшейся исключительно для Конвэя, Чанг произнес:
— Мой дорогой сэр, мне доставляет удовольствие сама мысль о предложении, которое я сейчас сделаю. На просьбу вашего друга сказать мне нечего. Но на вопрос мудрого человека ответ всегда найдется. Возможно, вы помните, что вчера опять-таки вашим другом было замечено, будто у нас время от времени происходит общение с внешним миром. Совершенно верно. Время от времени нам необходимо получать кое-какие вещи с далеких складов, и у нас принято должным образом обеспечивать эти поставки. Нет нужды утомлять вас объяснениями, как это делается и какие тут соблюдаются формальности. Важно то, что в скором времени ожидается поступление очередной партии груза, и поскольку люди, которые его доставят, будут потом возвращаться, вы сумеете, мне кажется, договориться с ними. Лучшего я просто не могу придумать и надеюсь, когда они прибудут…
— А когда они прибудут? — грубо прерван его Мэлинсон.
— Точную дату, конечно, назвать невозможно. Вы и сами убедились, как тяжело передвигаться в этой части мира. Сотни разных обстоятельств создают неопределенность. Превратности погоды…
Конвэй снова вмешался:
— Давайте внесем ясность. Вы предлагаете нам нанять носильщиками людей, которые в скором времени ожидаются здесь с грузом. Это неплохая идея, но нам надо знать немного больше. Первое, и вы этот вопрос уже слышали, когда именно вы ждете этих людей? И второе — куда они нас проводят?
— Последний вопрос вы должны будете задать им.
— Доведут ли они нас до Индии?
— Я едва ли могу вам ответить.
— Хорошо, ответьте на первый вопрос. Когда они будут здесь? Я не спрашиваю точной даты, я просто хочу иметь представление, о чем идет речь — о следующей неделе или о будущем годе?
— Возможно, они появятся здесь в течение месяца. Вероятно, не позднее, чем в пределах двух месяцев.
— Или трех, четырех, пяти месяцев, — с горячностью вступил в разговор Мэлинсон. — И вы полагаете, что мы будем сидеть здесь в ожидании, когда этот конвой, или караван, или как он там называется, захватит нас с собой бог ведает куда, в какое-то неопределенное время в отдаленном будущем?
— Полагаю, сэр, что выражение «отдаленное будущее» едва ли уместно. Если не произойдет ничего непредвиденного, вам придется прожить здесь не больше, чем я сказал.
— Но два месяца! Два месяца в таком месте! Это за пределами мыслимого! Конвэй, убежден, что это не укладывается в вашей голове. Давайте так — две недели и ни дня больше!
Чанг оправил на себе халат, как бы подчеркивая этим жестом, что соглашение состоялось.
— Сожалею. Я не хотел никого обидеть. Монастырь по-прежнему предлагает вам все свое гостеприимство на весь срок, в течение которого вы, к вашему огорчению, вынуждены будете оставаться здесь. Больше мне нечего сказать.
— Да и нужды нет, — с яростью отметил Мэлинсон. — И если вы думаете, будто можете вертеть нами, как вам заблагорассудится, то скоро сумеете убедиться в своей глубочайшей ошибке. Мы найдем носильщиков, не беспокойтесь. Можете кланяться и гнуться и лепетать что угодно…
Конвэй предостерегающе тронул руку Мэлинсона. В гневе тот вел себя, как дитя. Он позволял себе высказывать вслух все, что лезло в голову, не считаясь ни со смыслом, ни с обстановкой. Конвэй готов был все это простить человеку, таким образом устроенному и попавшему в подобные обстоятельства, но он опасался, что это оскорбит утонченного и чувствительного китайца. К счастью, проявив такт, Чанг стремительно удалился. Он ушел и сразу исключил возможность нарваться на худшее.
Глава пятая
Остаток утра они провели, обсуждая сложившееся положение. Для четырех человек, которые при обычном течении жизни роскошествовали бы в клубах и миссионерских покоях Пешавара, было, конечно, тяжелым испытанием оказаться вдруг лицом к лицу с необходимостью провести два месяца в тибетском монастыре. Но с другой стороны, потрясение, пережитое по дороге сюда, не оставило у них сил как для возмущения, так и для удивления. Даже Мэлинсон после первой своей вспышки поддался настроению недоуменного фатализма.
— Я уже не могу спорить, Конвэй, — сказал он, раздраженно попыхивая сигаретой. — Вы знаете, как я все это воспринимаю. Я все время говорил, что тут творится нечто странное. Нечистое дело. Я был бы рад выбраться сию же минуту.
— Я тебя ни в чем не упрекаю, — ответил Конвэй. — К сожалению, вопрос не в том, кому из нас все это нравится или не нравится. Речь идет о том, что все мы должны смириться. Если эти люди утверждают, будто не могут дать носильщиков, то, откровенно говоря, нам ничего не остается, как ждать, когда придут те, другие. Не хочется признавать нашу полную беспомощность, но боюсь, так оно и есть.
— Вы хотите сказать, что мы должны торчать здесь целых два месяца?
— Не вижу, какой у нас есть выбор.
Мэлинсон стряхнул пепел сигареты, выказывая деланное безразличие.
— Тогда ладно. Пусть два месяца. А теперь давайте дружно кричать «ура» по этому поводу.
Конвэй продолжил:
— Не понимаю, почему наше нахождение здесь должно оказаться намного хуже двухмесячного пребывания в любой другой изолированной части света. Люди наших профессий привыкли, что их посылают в самые неожиданные места. Думаю, могу это сказать о каждом из нас. Конечно, для тех, у кого есть родные и друзья, это плохо. Лично мне в этом отношении повезло. Не могу себе представить, кто бы стал всерьез обо мне беспокоиться. А что до моей работы, какую бы мне там ни прочили, с ней справится и кто-нибудь другой.
Он повернулся к остальным, словно приглашая каждого объяснить, что означает такой поворот судьбы для него лично. Мэлинсон не стал распространяться о себе, но Конвэй и так был в курсе его проблем. В Англии его ждали родители и девушка, что делало его жизнь достаточно трудной.
Барнард, с другой стороны, охотно откликнулся и выказал то благодушие, к которому Конвэй уже почти привык.
— Ну что ж, думаю, в этом смысле и я неплохо устроился, поэтому два месяца заключения меня не погубят. Что касается моего семейства в далеком родном городе, никто и бровью не поведет. Я всегда был негодным человеком по части соблюдения сроков переписки.
— Вы упускаете из виду, что наши имена появятся в газетах, — напомнил ему Конвэй. — Всех нас объявят пропавшими без вести, и люди, естественно, будут думать худшее.
Барнард встрепенулся и какое-то мгновение казался смущенным, но потом ответил с легкой усмешкой:
— А, да, это правда, но меня это не касается, уверяю вас.
Конвэй был рад подобному благодушию, но слова Барнарда показались ему немного загадочными. Он обернулся к мисс Бринклоу. Во время беседы с Чангом она не сказала ни слова. Конвэй полагал, что у нее тоже будет относительно мало тревог личного порядка. Она весело заметила:
