Джеймс Хилтон - Затерянный горизонт
Конвей заглянул через перила в черно-синюю бездну. На глазок перепад высот солидный — пожалуй, не меньше мили. Интересно, разрешат ли им спуститься в долину и познакомиться с образом жизни ее обитателей?
Этот странный островок цивилизации, затерянный среди безымянных горных хребтов и управляемый какой-то непонятной теократией, заинтриговал Конвея как любителя истории, не говоря уже о связанных с ним, вероятно, удивительных загадках самого монастыря.
Снизу, с внезапным порывом ветра, донесся отдаленный шум. Прислушавшись, Конвей различил звуки гонга и труб, и еще вроде бы глухие причитанья. Потом звуки смолкли, раздались снова — и смолкли опять. Эти признаки жизни в скрытых от глаз глубинах лишь сильнее подчеркивали величавое спокойствие Шангри-ла. Его пустынные дворики и палевые павильоны слабо мерцали в тишине. Ничто не напоминало о мирской суете, само время как будто замедлило свой бег. Потом высоко над террасой вспыхнул в окне розово-золотистый свет. Не там ли ламы предаются самосозерцанию и постижению мудрости, может быть, даже в этот самый момент? Казалось бы, удостовериться совсем несложно — войти в ближнюю дверь, миновать галерею и коридор… Но Конвей понимал, что на самом деле за каждым его шагом пристально следят. Двое добродушных на вид тибетцев прошлепали в мягких сандалиях через террасу и расположились в непринужденных позах возле балюстрады. Набросив на голые плечи яркие балахоны, они лениво перешептывались. Снова донесся тихий напев гонгов и труб, и Конвей расслышал, как один о чем-то спросил, а другой ответил:
— Талу похоронили.
Конвей понимал по-тибетски очень мало, и к тому же — одна фраза ничего не проясняла. Но через некоторое время первый тибетец снова заговорил, его Конвей не слышал, а ответы второго понял приблизительно так:
— Талу умер на той стороне.
— Он исполнил волю правителя Шангри-ла.
— Он перелетел по воздуху на птице через высокие горы.
— Привез сюда чужих людей тоже он.
— Ни ветер, ни холод Талу были нипочем.
— Он уехал на ту сторону давно, но в долине Голубой Луны помнят о нем до сих пор.
Больше Конвей разобрать ничего не смог и, подождав еще немного, возвратился в свою комнату. Услышанного было достаточно, чтобы подобрать, наконец, ключ к тайне монастыря, и все сразу стало на свое место. Конвей подивился, что не смог додуматься до этого раньше. У него, правда, мелькала смутная догадка, но она казалась чересчур фантастической и неправдоподобной. Теперь приходилось признать, что это никакая не фантазия или вымысел. Угон самолета из Баскула не был безрассудной выходкой безумца — это была тщательно спланированная операция, осуществленная по воле Шангри-ла. Монастырские люди знали погибшего летчика по имени, он один из них, его смерть оплакивали. Все свидетельствовало о том, что тут действует чей-то изощренный ум, преследующий собственные цели. Несоединимые на первый взгляд события, часы и километры теперь укладывались в логическую схему. Но что скрывалось за ней? Для чего понадобилось умыкать четырех случайных пассажиров самолета британского правительства и везти их в гималайскую глушь?
Новость ошеломила Конвея, но не обескуражила. Он всегда был готов принять вызов, когда требовалось поломать голову над сложной задачей — а тут, безусловно, именно такой случай. Одно он решил для себя сразу — пока не делиться этим поразительным открытием ни со своими спутниками, которые помочь не смогут, ни с гостеприимными хозяевами, которые, конечно же, этого сделать просто не захотят.
Глава шестая
— Заносит людей в местечки и похуже, и то ничего, привыкают, — изрек Барнард к концу первой недели в Шангри-ла, и с таким выводом нельзя было не согласиться. К этому времени вся компания приноровилась к определенному распорядку дня, и благодаря стараниям Чанга скука ощущалась не больше, чем на любом другом организованном отдыхе. Все приспособились к местному климату и даже заключили, что он полезен, только нужно избегать физических перегрузок. Убедились, что дни здесь теплые, а ночи холодные, что монастырь почти полностью защищен от ветра, что снежные лавины на Каракале особенно часты около полудня, что в долине выращивают хороший табак, что среди кушаний и напитков есть более и менее аппетитные, и что у каждого свои вкусы и привычки. Они узнали друг о друге не меньше, чем четверо новичков в школе, из которой таинственным образом исчезли остальные ученики. Чанг не щадил сил, чтобы предотвратить трения. Он устраивал экскурсии, предлагал полезные занятия, рекомендовал книги. Он затевал беседы на своем тягучем аккуратном английском, лишь только за столом наступало неловкое молчание, и был неизменно добродушен, любезен и находчив. По-прежнему на одни вопросы он охотно отвечал, от других вежливо уходил в сторону, но это перестало вызывать раздражение. Только Маллинсон иногда взрывался. Конвей довольствовался тем, что все брал на заметку, терепеливо пополняя постоянно возраставший запас информации. А Барнард даже подшучивал над китайцем, как будто они находились на собрании членов «Общества ротариев»[16] где-нибудь на Среднем Западе.
— Послушайте, Чанг, у вас никудышный отель. Неужели вам не доставляют газеты? Я отдал бы все книги вашей библиотеки за свежий номер «Гералд трибьюн».
Чанг отвечал с неизменной серьезностью, хотя это не означало, что он воспринимает все всерьез.
— У нас есть подшивки «Таймс» за несколько лет, мистер Барнард, но, к сожалению, только лондонской «Таймс».
К радости Конвея выяснилось, что посещения долины не воспрещаются, хотя из-за трудности спуска о самостоятельных визитах не могло быть и речи. Вместе с Чангом они как-то провели целый день в зеленой низине, которая выглядела такой привлекательной с террасы над обрывом. Во всяком случае, Конвею эта экскурсия показалась чрезвычайно интересной. Подвесные кресла из бамбука пугающе раскачивались над пропастью, однако же несшие их тибетцы преспокойно шагали вниз по самой крутизне. Маршрут был не для слабонервных, но когда экскурсанты наконец добрались до заросшего лесом подножья горы и огляделись вокруг, то снова убедились, в каком благословенном месте расположен монастырь. Настоящий райский уголок с изумительно плодородной почвой — всего на несколько тысяч футов ниже, и зона умеренного климата сменилась тропической. Кругом в изобилии произрастали разнообразнейшие злаки, овощи и фрукты, обработан был каждый клочок земли. Посевы тянулись на добрую дюжину миль, в ширину — от одной до пяти, но даже на самые узенькие полоски, словно по заказу, падали благодатные лучи солнца. Впрочем, тепло было и в тени, хотя в сбегавших с гор ручейках, орошавших поля, вода была ледяной. Глядя на гигантскую каменную стену, Конвей снова подспудно ощутил грозную опасность, таившуюся за этой благостной картиной; ведь не случись тут этой преграды, на месте долины, конечно, образовалось бы подпитываемое ледниками озеро. Теперь же вниз струилось несколько горных ручейков — они наполняли водоемы и орошали поля и плантации с такой точностью и методичностью, каким позавидовал бы самый опытный мелиоратор. Этот архитектурный проект природы оказался на редкость удачным — если только его не сокрушат когда-нибудь землетрясение или оползень.
