Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия
Камиль молчал, но по сведенным в судорожном жесте рукам и тремоло в коленях, по меловой бледности лица незадачливого юного грешника, решившего было пополнить ряды содомлян, отец Аврелий понял, что глупыш вразумлён достаточно. Безмятежно сообщив Камилю, что он заслуживает сорока розог, письма домой с сообщением об учиненной им мерзости и публичного позора, отец Аврелий замолчал, спокойно глядя, как наполняются слезами глаза мальчугана. Камиль упал в ноги отца Аврелия, в ужасе вцепился в рясу педагога, умоляя его пожалеть его.
«Жалость? Он говорит о жалости? А сам он пожалел чистоту друга?» Отец Аврелий вздохнул, но все же смягчился. «А какое наказание он бы назначил для себя сам?» Камиль растерялся. Он проклинал себя за содеянное, и знал, что не выдержит публичного позора. При мысли, что будет, если обо всём узнает отец — становилось плохо, и пол кружился под ногами. Он робко обронил, если только отец Аврелий не будет ничего писать к нему домой и не расскажет об этом в классе, вместо же сорока розог он получит от отца Джулиана сто, только пусть не говорят, за что… Он выдержит… наверное….
Камиля ещё никогда не наказывали. Отец Аврелий молча смотрел на ученика. Глаза его увлажнились слезами и, ничуть их не скрывая, Сильвани ласково обнял трясущегося мальчонку. Вздохнул.
— Я не накажу тебя, ничего не сообщу домой отцу, и всё останется между нами. Божья любовь милосердна и сострадательна. Она прощает кающегося и воссоздает порушенные души, — в отличие от той, дьявольской, в сети которой угодил ты. Ты же никогда больше не осквернишь ближнего и будешь воздерживаться от самоосквернения. Ты меня понял?
Камиль, не в силах поверить, что его простили, обессилено кивнул головой. Отец Аврелий, подняв раскаявшегося грешника, направил его в столовую, сам же велел отцу Джулиану в ближайшие месяцы не спускать с обоих юных пакостников глаз.
Меж тем миновали первые два месяца учебы и приближалась пора осенних вакаций.
О желании побывать в родительском доме отцу ректору заявили Филипп д'Этранж, Мишель Дюпон и Гастон Потье, впрочем, было уточнено, что последнего пригласил с разрешения отца погостить у них в доме Филипп. За день до окончательного срока подачи прошений об отъезде уехать на вакации пожелал и Лоран де Венсан. Котёнок никуда ехать не хотел, хотя и боялся, что мать всё равно заберёт его. Дамьен де Моро написал отцу и матери цветистое письмо с обилием латинских и греческих цитат из классических авторов, суть которого сводилась к тому, что сколь ни велика его жажда увидеть домашних, её пересиливает ещё более сильная жажда знаний. Он просил разрешения отца остаться в коллегии для совершенствования как в научных дисциплинах, так и в гимнастических упражнениях. Родные, восхищенные обходительными и учёными оборотами в письме и столь похвальными стремлениями в сыне, конечно же, позволили ему провести каникулы в коллегии. Котёнок, узнав об этом, торопливо настрочил, под диктовку де Моро, письмо матери со сходной мотивацией, хотя и не столь цветистое, обосновывая свою просьбу необходимостью лучше подготовиться к экзаменам.
Ему повезло. Мать тоже позволила ему провести вакации в коллегии.
Спустя два дня после того, как Лоран де Венсан стал объектом ночного наблюдения отца Горация, все уже были готовы к отъезду и, расположившись в парке, ждали экипажи. В это время Дамьен, вышедший вместе с отцом Горацием проводить Дюпона, д'Этранжа и Потье, вёл с учителем неспешную беседу о недавно появившейся книге, автор которой, Шарль Поль де Кок, проповедовал гедонистические взгляды.
Отец Гораций презрительно морщился.
— Это плебеи духа, Дамьен. Они отвергают высшее в человеке, отрекаются от благородства человека во имя минутного благоденствия в суетном мире, и называют глупцами тех, кто отказывается жить их свинскими интересами — развратом, суетой, земными пошлыми радостями. Они хотят покончить с сознанием принадлежности человека к иному миру, утверждая, что нет другого мира, и только здесь он должен искать себе счастья. Но если человек — образ Божий — тогда он свободный дух и царь космоса, если же он — образ и подобие этого мира, то он — пучок восприятий, смена ощущений, дробная круговерть настроений, оскудение и смерть. Только Сатана может нашептать человеку, что есть истина вне Бога. Он нашептал это первым людям, и продолжает нашептывать это и теперь…
Они часто ходили по парку коллегии, обсуждая самые разные вопросы, как древние перипатетики. Вот и сейчас, ожидая экипажи, они продолжали разговор, который был слышен всем. За это время Дамьен научился верно формулировать вопросы, уточнять непонятное, возражать взвешенно и аргументировано. Гораций был доволен учеником.
— Но вы ничего не говорите о любви. Вас послушать, то, кроме разврата, в мире ничего нет…
Отец Гораций усмехнулся.
— Мир безусловно лежит во зле, мой мальчик, — пока он говорил, сзади подошёл отец Аврелий со своими питомцами, — но права любви безусловны. Нет жизненной жертвы, которая не была бы оправдана во имя подлинной любви, где нет произвола личности и личной корысти. Только такая Любовь и высшая жизнь Духа способны преодолеть разврат. Любовь нужна и благословенна, но выбирающий любовь должен помнить, что пути любви никто не проходил без скорбей. Ибо влечение плоти мучит человека безысходной жаждой, полное слияние недостижимо, мимолетно, тленно, легко профанируется, сбивается на разврат, отдает человека во власть бесконечной жажды, не знающей утоления.
— А жизнь Духа?
— Жизнь Духа просто парализует голос плоти. Дух останавливает естественные влечения, открывает Вечность, миры горние. Это пути творцов и созидателей, кои всегда одиноки и аскетичны. Эти пути тоже не без скорбей, но на них невозможны три самые страшные потери Любви — потеря любимого, потеря самого себя и потеря любви. На путях Духа ничего не теряют… — Дамьен вдруг заметил, как отец Аврелий закусил губу, и со странным выражением тупой боли, застывшей на лице, слушал собрата. Де Моро стало жаль отца Сильвани — ибо страдание слишком зримо отпечатывалось на его изуродованном лице, а чужая мука была для Дамьена болезненной. Он, стараясь сменить тему, обратился к отцу Горацию с вопросом, который он хотел задать уже давно, да всё отвлекался и забывал. «Сегодня так много говорят о новом учении, о социализме, о социальном справедливом устройстве. Это, говорят, великая идея, самое передовое учение. Отец Гораций знаком с ним?»
На лице отца де Шалона появилось выражение задумчивое и несколько скучающее. Он дружелюбно положил руку на плечо Дамьена. Его глубокий, хотя и негромкий голос, звучавший без напряжения и усилий, был, однако, слышен всем.
