Зиновий Юрьев - Искатель. 1975. Выпуск №4
Профессор вынул из шкафа маленький кассетный магнитофон, лукаво посмотрел на меня и нажал клавишу. Послышался необыкновенно знакомый голос:
— Джентльмены! Перед вами человек, который вчера ограбил Первый Шервудский банк…
Голос был знаком мне потому, что принадлежал мне. Это был мой голос. Мой и ничей иной. И он произносил слова, которые я никогда не говорил. Никогда мой язык, небо, гортань, звуковые связки не участвовали в образовании этих звуков. И тем не менее они только что прозвучали. И прозвучали наяву. Я начинал понимать Гереро…
— Это, разумеется, шутка, — довольно засмеялся Ламонт. — Вчера я записал ваш голос, когда мы беседовали с вами, потом моя машина проанализировала все составляющие вашей фонограммы и синтезировала несколько слов, которые я задал ей. Звучит это, конечно, просто, но я потратил на свой синтезатор шестнадцать лет жизни. Я бы никогда, наверное, не смог завершить этой работы, как не смогли завершить ее многие другие физики, если бы не Гереро. Я уже не помню, когда мне впервые пришла в голову мысль использовать его голос для ложного обвинения, но вы не представляете, какой это творческий потенциал — ненависть! Я работал как одержимый, и я добился того, что не смог сделать никто в мире! — Профессор гордо выпрямился, и его маленькая фигурка сразу стала больше. — Да, дорогой мистер. Рондол, я это сделал! И самоуверенный Ланс Гереро, человек, который, как он сам любил выражаться, держал быка за рога, лежит замороженный, а скоро превратится в измененного и будет брести по жизни тихой, кроткой тенью. Он, шумный, громкий, никогда не оглядывавшийся, он, шедший только вперед и не глядевший себе под ноги, он, сметавший все, он станет измененным! Тихой, кроткой тенью, шарахающейся от любого насилия, от любого громкого крика, будет идти Ланс Гереро…
Профессор судорожно вздохнул, словно всхлипнул. Лицо его посерело. Он начал медленно массировать себе сердце.
— Может быть, вам нужно что-нибудь? — я даже не понял, я ли это спросил профессора. Я все еще был в оцепенении.
— Спасибо, это сейчас пройдет. Мне нельзя волноваться. — Ламонт посмотрел на меня со слабой извиняющейся улыбкой. — Вот уже легче. — И действительно, лицо его начало розоветь на глазах, словно на цветном телевизоре начали подкручивать ручку регулировки яркости.
Мне было почти жаль его. Как, впрочем, было жаль Джин Уишняк и Джонаса. Их лица, правда, уже не порозовеют. Нет такой ручки, подстройкой которой можно было бы вернуть им краски.
— А Джин Уишняк, Джонас? — спросил я. Я должен был задать этот вопрос. Я не слишком высокого мнения о себе, но есть всегда какой-то предел, который переходить нельзя, если не хочешь потерять себя окончательно.
— Что ж, это, так сказать, издержки производства. Если бы и мог, я бы обошелся без их смертей. Но они не страдали. Они не умерли, потому что их смерть была неожиданной и мгновенной.
Я не знал, что сказать. Я промолчал. Издержки производства. Накладные расходы. Калькуляция убийства. И вдруг я понял, что никогда не уйду отсюда. Они не отпустят меня после всего того, что он мне рассказал. Убьют? Возможно. Но зачем все эти объяснения? О, древний эгоизм живого! Я уже забыл Джин Уишняк и старого Джонаса. Я думал только о себе. Нет, живым они меня отсюда не выпустят…
— Мистер Рондол, — сказал Ламонт, — поверьте мне, я сожалею, что все так получилось, но что поделаешь… Я был бы рад, если все это можно было бы забыть, но это, к сожалению, невозможно. Мы не можем расстаться так, словно ничего не произошло и вы ничего не знаете. Мы могли, разумеется, убить вас, и вы бы остались лежать рядом с Джонасом. Еще одно нераскрытое преступление. Боже, сколько их у нас! Я даже представить себе не могу, что нужно сделать, чтобы привлечь внимание публики… Но я вас не убил, дорогой Рондол. Потому что вы мне нравитесь. Хотя вы и адвокат Гереро. Но вы не Гереро. Вы не хам, пробирающийся напрямик через жизненную чащу. Вы другой. Это, во-первых, во-вторых, мне показалось, что вы понравились Одри. И, наконец, в-третьих, вы, по-видимому, неглупый человек, да еще с опытом частного детектива и адвоката. Я надеюсь, что мы смогли бы работать вместе.
— Простите, профессор, а в чем будет заключаться моя работа?
— Видите ли, я связан с другими людьми. Гереро — это моя личная месть. Но иногда мне приходится выполнять подобные поручения.
— Не понимаю…
— Представьте себе, что у кого-то другого есть свой Гереро. Деловой Гереро, уголовный, личный — неважно. Я получаю заказ, разрабатываю сценарий и руковожу, если уж и дальше пользоваться кинотерминами, постановкой… Вы шокированы, дорогой Рондол?
— Нет, отчего же, — пожал я плечами, — это так буднично…
— В сущности, ваш сарказм лишен оснований. — Профессор нахмурился и посмотрел на меня. — Главное, перешагнуть через какие-то условности. Если бы я был, скажем, полководцем, приглашающим вас принять под свое командование дивизию, вас бы не ужасала мысль, что вам придется убивать. Важно не знать жертву. Тогда она абстракция. Я не знал Джин Уишняк. Я не встречался с ней. Я знал, что ей двадцать один год, что она мечтает о сцене, что у нее нет денег, что она ищет любую работу, что она с удовольствием согласилась сыграть роль, которую мы для нее подготовили. С другим, разумеется, финалом. Она была счастлива. Она была счастлива последние два месяца своей жизни, поверьте мне. Так вот, мисс Уишняк — это икс, игрек, зет. Сколько в мире таких неизвестных? Миллиарды. Вы не знаете их, вы не можете знать их… Я понимаю — то, что я говорю, звучит для вас дико. Это абсолютно естественно. Цивилизация в конце концов держится на условностях. Но интеллект и моральное бесстрашие для того и существуют, чтобы иногда переступить через условности. Разве Иисус два тысячелетия тому назад тоже не переступил через условности своего времени? Разве это не делали и другие?
— Адольф Гитлер, если я не ошибаюсь, тоже что-то говорил в свое время об условностях.
Ламонт пожал плечами и усмехнулся.
— Видите ли, любую идею можно довести до абсурда. Гитлеру нужно было моральное раскрепощение для своих маниакальных целей. Я не сержусь на вас, Рондол. Даже умным людям нужно время для усвоения новых идей. Но одно я вас прошу понять. Я не садист и не фанатик. Я даже не теоретик насилия. Просто случилось так, что я зарабатываю именно таким образом. И смею вас уверить, я не увеличиваю количество зла в мире. Я вообще уверен, что существует некий закон сохранения зла. Зло не исчезает и не образуется заново. Оно, к сожалению, вечно. Подумайте, Рондол, не спешите. В вопросах морали никогда не доверяйте своему первому порыву. Как правило, он наиболее нелеп…
