Луи Буссенар - Из Парижа в Бразилию по суше
— Прощайте!.. Прощайте, дети мои! — повторял сдавленным голосом полковник Михайлов.
— Нет-нет, не прощайте, а до свидания! — энергично возразил Жак. — Надеемся встретить вас на обратном пути в Петербурге. До той поры вы уже вновь займете подобающее место в науке. Так что — до свидания!
Сани скользили рядом с колонной ссыльнокаторжных. Попросив кучера сбавить скорость, адъютант сказал спутникам:
— Я понимаю вас и разделяю ваше желание, но — увы! — не вашу надежду. Полковник Михайлов — человек несгибаемой воли. Такой стальной характер не позволит сломить себя ни на минуту… О, да этот скотина ямщик собирается, кажется, задавить несчастных! Чуть было не сбил с ног вашего старого знакомого, капитана Еменова: он идет рядом с ворами, под их косыми взглядами!
— Бедняга! — пробормотал Жюльен. — Какая жестокая расплата!
— Ну-ну, нашли кого жалеть! Или вы хотели бы оказаться сейчас на его месте? Будь его воля, вы и находились бы там, в колонне. Право, этот солдафон не заслуживает снисхождения!
— Бр-р! — проговорил Жак и обратился к Пржевальскому: — Нельзя ли попросить вас поднять верх? Такой мороз, что, того и гляди, белые медведи пожалуют!.. — Потом он повернулся к своему другу: — Если ты только послушаешь меня, Жюльен, то возвращаться из Бразилии мы будем в теплое время года. Конечно, у тарантаса есть недостатки, но и путешествие в санях не во всем приятно.
— Да, несомненно. Если бы мне сказали, что впереди нам предстоит хотя бы пятиминутное плавание, я тотчас бы повернул назад. Что делать, я неисправим!
ГЛАВА 9
Путевой дневник Жака. — Встреча с сибирскими волками. — Воспоминание о морской качке. — Гражданский генерал. — Сибирские Афины. — Золотопромышленники. — Меха — мерило человеческого достоинства. — Сибирские простаки. — Незамерзающая Ангара. — Своенравие Байкала. — Господин море. — Иркутск — недоступная земля обетованная. — Борьба Ангары с морозом. — Непроторенным путем. — Умение перевернуться. — Опрокинутые сани. — Месть моря.
— Ну, дружище Жак, признавайся, ты входишь во вкус! И свидетелем тому наш милый спутник Пржевальский!
— Да, не пытайтесь отпираться, господин Арно, — поддержал Жюльена офицер. — Могу вслед за господином де Клене привести неопровержимые тому доказательства.
— «Входишь во вкус»… Это, пожалуй, сказано слишком сильно. Считайте лучше, что я проявляю интерес к путешествию.
— К чему такие тонкости! — воскликнул Жюльен. — Твоего признания более чем достаточно, чтобы подтвердить нашу правоту. Скажу в связи с этим, что я с удовольствием почитал бы записи, за которые принимаешься ты ежевечерне, причем тайком. Наверное, боишься, что я обвиню тебя в нарушении твоих же собственных принципов, включая главный из них — быть равнодушным ко всему, что встретится в пути.
— Выходит, ты все знаешь?
— Я же не слепой! И неоднократно видел, как ты вынимаешь карандаш и украдкой царапаешь что-то в сафьяновый блокнот. Записки закоренелого домоседа и бюрократа-крючкотвора особенно любопытны, поскольку у подобной категории людей необычайно острое восприятие самых, казалось бы, обыденных вещей, скрытых доселе от их взора.
— Возможно, ты и прав. Во всяком случае, эти, как ты говоришь, записи абсолютно искренни.
— Еще одно признание!
— Что поделаешь? Ну а теперь ты, наверное, попросишь меня почитать вслух эти нескладные, уродующие французский, обрубки фраз, не так ли? К тому же носящие исключительно личный характер?
— Конечно! Мы оба — и полковник и я — сгораем от любопытства, не в силах угадать, что же там, в таинственном блокноте! Будучи твердо уверены в том, что ты не захочешь огорчить нас своим отказом, мы обращаемся к тебе с настоятельной просьбой почитать нам путевые заметки.
Жак посопротивлялся немного, но, не находя аргументов для отказа, достал наконец из кармана шубы маленькую книжечку и протянул Жюльену:
— Держи. И сам читай. Из-за твоей настырности мне не раз придется краснеть: в моих каракулях столько абсурдных высказываний!
— Так ты день за днем заносишь наблюдения? Отличная система! Возможно, иногда это и монотонно, зато вполне логично. Итак, начнем:
«Двадцать седьмое ноября. Нас только что освободили. Я хочу позабыть об ужасах нашего плена и полностью отдаться радости жизни. Удивительно, насколько вот так сразу расширился мой горизонт! Я стал обращать внимание на массу вещей, которых ранее не замечал.
Мы пересекли рощу. Вековые березы с опушенными инеем ветвями прекрасно смотрелись под ярко-голубым небосводом…
Здоровенные вояки-сибиряки — человек двадцать — сопровождали нас до первой деревни. Начитавшись книг о путешествиях, я ожидал сражения и всяческих приключений…
Какая насмешка! Ни полковника, ни Жюльена, ни кучера, ни даже лошадей — никого не беспокоило присутствие волчьей стаи. Полковник охотно объяснил мне, что бедным животным трудно передвигаться в лесу по глубокому снегу, и они с удовольствием выходят на протоптанную людьми дорогу, чтобы следовать за ними, но по своим делам.
Двадцать восьмое ноября. Дома́ в Сибири, вместо того чтобы выглядеть красиво или хотя бы добротно, часто довольно уродливы на вид. Ни одно из строений не имеет гордой осанки. Здания стоят наклонившись. Двери и окна прикрыты овечьими шкурами, стены вот-вот рухнут, пол в избах кривой, словно крыша землянки. На уровне земли у такого дома с одной стороны — первый этаж, с противоположной — второй. Пересекая избу в одном направлении, попадешь на чердак, в другом — в подвал. Даже удивительно, как живут здесь люди. Говорят, эти перекосы — результат оседания почвы при оттаивании. Но я бы добавил — и от нерадивости хозяев…
Езда в санях стремительна, удобна и приятна — если только не закрыт наглухо верх. Что за дивное ощущение! Ни бортовой, ни килевой качки, и лишь головокружительно быстрое движение по абсолютно ровной поверхности заставило меня вспомнить о морской болезни. Если бы Жюльен это знал!
Двадцать девятое ноября. Мы едем день и ночь. Я сплю в санях. Очень интересно, проснувшись, узнать, что пройдены многие километры, которых ты и не заметил.
Миновали приток Оби — небольшую речушку под названием Чулым, которая, однако, и по ширине, и по протяженности превосходит Рейн. Пересекли мы ее, понятно, по льду. Копыта лошадей выбивают на толстом слое смерзшейся воды гулкую дробь — звук весьма неприятный и отнюдь не успокаивающий нервную систему.
Летом некоторые отваживаются пересекать бурные потоки в лодке. Одна мысль об этом бросает меня в дрожь.
