В. Владимиров - Агент абвера. Повести
— Что же, это неплохо. Значит, ты, — обратился Николай Константинович к Курынову, — пойдешь не один, а в группе. Тебе важно хорошо знать своих напарников. Если можно, то уже здесь подготовить их к явке с повинной. А если нельзя, то сделать это там, за линией фронта. Тебя уже спаровали с кем или нет?
— Пока нет. Может быть, попросить Шнеллера, чтобы дали напарника?
— Ни в коем случае. Он это сделает сам без твоего напоминания. А теперь, друзья, пора возвращаться. Нам с вами нельзя оказаться в недисциплинированных.
Никулин попрощался с друзьями. Разными дорогами они возвратились в казарму.
Учиться Николаю Константиновичу в разведшколе было до тошноты противно. Утро здесь начиналось с пения гимна «Боже, царя храни». Ярые монархисты, эмигранты и в немецких мундирах выставляли себя патриотами земли русской, борцами за «Русь святую». Они пичкали курсантов сказками о том прекрасном будущем, которое ожидает Россию после свержения Советской власти, о ее грядущем величии при самодержавном монархе.
Гитлеровцы вначале снисходительно смотрели на эти «чудачества» своих лакеев. Готовили бы побольше диверсантов и шпионов, а болтать могут о чем угодно. Все равно судьбу русских уже предопределил фюрер. Кто не будет уничтожен, тот станет рабом. Русская земля вплоть. до Волги будет немецкой. И не услыхать белокаменной столиц© церковного перезвона при въезде самодержца. Фюрер сотрет ее с лица земли. Не для того он вел войну с Россией, чтобы вернуть ей монарха. Но это холуям станет известно позже. А пока пусть тешат себя несбыточными мечтами. Руками глупцов удобно таскать каштаны из огня!
Однако вскоре терпение руководителей школы лопнуло. Чересчур уж активно вели эмигранты монархическую пропаганду. Шнеллер вызвал к себе Владимира и язвительно сказал:
— Послушайте, господин Владимир. Я внимательно прочитал некоторые ваши лекции, и у меня создалось впечатление, будто вы настолько любите своего монарха, что поворачиваетесь к великому фюреру спиной!
Владимир побледнел. Он хорошо знал, чем пахнет подобное обвинение.
— Простите, господин Шнеллер, — выдавил из себя бывший штабс–капитан, — но я не имел намерения в своей лекции умалять величие нашего фюрера. Наоборот, я всячески подчеркивал его роль в освобождении России от большевизма.
— Вы достаточно грамотны, господин Владимир, чтобы понимать ту простую истину, — продолжал распекать подчиненного Шнеллер, — что мы готовим агентов для немецкой разведки и ваша обязанность воспитывать их в духе любви к нашему фюреру, а не к какому–то несуществующему монарху. Потрудитесь немедленно перестроить свои лекции. Конспекты представьте мне на просмотр.
Владимир долго возился над переделкой конспектов. Впервые ему предельно ясно дали понять, что отношение фашистов к белоэмигрантам изменилось. В начале войны и в ходе подготовки к ней немецкая разведка заигрывала с белоэмигрантами. Адмирал Канарис в сороковом — сорок первом годах встречался с украинскими националистами Скоропадским, Мельником, Бандерой. Абверовцы вели переговоры и с бывшими членами Государственной думы. Белоэмигранты почувствовали, что они нужны немцам, предвкушали долгожданную радость победного возвращения в Россию.
В эмигрантских кругах велись нескончаемые разговоры о скором конце большевиков, каждый молил бога ниспослать чудо и вернуть бывшим господам их владения и привилегии. Когда фашисты напали на Советский Союз, многие белоэмигранты отправились в поход вместе с ними. Но шло время, гитлеровцы захватывали советские земли и чем дальше, тем меньше считались со своими пособниками. К власти их не допускали, держали в черном теле. Шнеллер ясно дал понять Владимиру, что и в будущем им рассчитывать не на что.
В школе процветала система слежки, доносов. «Свобода», которую получили курсанты, на самом деле служила целям дальнейшей проверки. Уже в первые недели учебы Рудольфу и Шнеллеру стали известны все те, кто ходил в самоволку, кто не выполнял указаний преподавателя. За такими слушателями устанавливался особый надзор. Они попадали под подозрение.
А Никулину необходимо было завоевать авторитет и полное доверие руководителей школы. Поэтому он везде старался вести себя так, чтобы не вызвать ни малейших нареканий. Чтобы быстрее вырваться, получить задание и перебраться к своим, он учился, не шалея сил, строго соблюдал все установленные немцами правила и неизменно удостаивался высших баллов. Никулин был в меру любознателен, корректен. Порою проявлял инициативу, делал вид, что весьма старательно осваивает новую специальность.
Методика преподавания, организация школы, ее назначение, способы переброски агентов за линию фронта — все это для Николая Константиновича было делом давным–давно известным. Организацию и методы работы абвера чекисты изучали еще до войны. Так что все свое внимание он обратил на изучение «сослуживцев». Кто они, какие причины толкнули их на путь измены Родине, нот ли среди них честных людей, думающих о возвращении домой? Разобраться в этом было нелегко. Беседуя с курсантами школы, Николай Константинович был очень осторожен и сдержан, но приглянувшимся ему людям словно невзначай подсказывал правильный путь.
— Ты думаешь, мне Гитлер нравится? — разговорился однажды Иван Романов, которого Никулин взял под свою «опеку» едва ли не с первых дней пребывания в Валке. — Да по мне, всех фашистов передушить надо. Сколько горя, изверги, народу причинили. Этим гадам я ни в жизнь служить не буду. Дай только через фронт махнуть, а там ищи–свищи.
— Не побоишься?
— А чего мне бояться? У меня к Советской власти претензий нет.
— Говорят, отца твоего в Сибирь загнали?
— Было такое. До тридцатых годов мои старики богато шили. Батраков имели. Вот их и выселили, как кулаков. А я в Москве шил, сам работал, на других не наживался. Мне что? Сын за отца не ответчик!
Разговаривая, Иван Романов оживился. Лицо его, белое, чистое, порозовело. В карих глазах зажглись огоньки, он начал энергично рубить воздух ладонью. «Красивый парень, — размышлял Никулин, разглядывая своего собеседника. — Ему бы жить да жить, а он в такую яму попал. Эх, война–война!»
Заметив, что собеседник над чем–то задумался, Романов вдруг вскочил на ноги и энергично шагнул в его сторону.
— Ты смотри, Никулин, — зло сказал он. — Болтать обо мне будешь, не сносить тебе головы! Своими руками задушу.
— А чего мне болтать, — невозмутимо ответил Николай Константинович. — Я сам по себе, ты сам по себе. Не маленький. А болтаешь ты побольше моего. Не обессудь.
На том и расстались. У Никулина сложилось впечатление, что Романову можно довериться. Нужно лишь выждать время, поближе присмотреться к нему.
