В. Пашинин - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1968 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов)
Сигнальщик замахал флажками, вызывая спасатель. С «Наездника» стали отвечать.
— Ну что, там он или нет? — Боцман начинал нервничать.
— Отвечают, у них. Где же ему еще быть? — улыбнулся сигнальщик. — У него везде друзья, паренек что надо.
— Слава богу, а то даже в пот ударило! — Мичман посмотрел на одиноко сидящий на рифах корабль и произнес: — Прощай, старина, мы еще придем к тебе, до свидания, друг!
Корабли снялись с якорей и легли курсом на Петропавловск…
По прибытии в Авачинскую губу «Наездник» стал на рейде у мыса Сигнального, а «МБ» ошвартовался к причалу. Экипаж «Шмидта» выстроился на пирсе. Командир отдал приказ проверить личный состав. Помощник через полчаса доложил:
— Все в наличии, нет юнги Булычева, он на спасателе. Приятели, видно, там у него, вот и загостился.
— А что, они будут швартоваться к причалу?
— Нет, им приказано идти во Владивосток недели на две.
— Добро. Пусть и Егор идет с ними, моряку поход не повредит, а заодно мальчишка и тетку проведает.
Экипаж «Шмидта» разместился на плавбазе.
Утром «Наездник» поднял якорь и ушел во Владивосток…
Проснулся Егор от лютого холода. Все тело била мелкая дрожь. За стеклом иллюминатора серел рассвет. Еле-еле разогнув затекшие ноги, Егор сполз с дивана и стал пробираться по наклонному полу к выходу из кают-компании. Он долго открывал заклинившуюся от крена корабля дверь и наконец вышел на палубу.
Светло-розовое солнце еще только выглядывало из-за горизонта. Все кругом дышало промозглым утренним холодом. Никогда еще Егор не видел «Шмидта» таким пустынным. Где-то скрипел и хлопал незадраенный люк, а за бортом лениво и монотонно плескалась волна. Был отлив, и громада парохода еще больше возвышалась над черными камнями.
Егор почувствовал, что он голоден и ужасно хочет пить. Он прошел в офицерский буфет и открыл шкаф. Оттуда прямо на него со злобным писком выскочила огромная седая крыса и, скользя по мокрой палубе и судорожно перебирая лапами, исчезла под диваном в кают-компании.
Оправившись от испуга, Егор стал искать какую-нибудь еду. На пустых полках валялись крошки хлеба, лавровый лист и кусок наполовину изгрызенной соленой чавычи. Егор пошарил в столе и нашел там нож. Он отрезал от рыбы хвост и с жадностью впился зубами в розовую мякоть. Он ел до тех пор, пока от соли словно огнем не стало жечь губы. Потом он напился, обшарил все стеллажи, но ничего съедобного не нашел. Он спустился вниз. Люк, ведущий в продовольственную кладовую, был открыт, но ее почти полностью заливала вода. Егор пошарил отпорным крюком: крюк уперся в ящик, но все попытки зацепить его были тщетны.
Тогда мальчик поднялся на палубу и прошел на ходовой мостик; в штурманской рубке были сняты все приборы, даже диван убрали, на котором обычно отдыхал командир.
Егор сел и задумался. Он начал понимать, что произошла какая-то ошибка и рано или поздно за ним придут. А пока надо действовать и прежде всего попытаться достать из кладовой ящик; больше ничего съестного на корабле, очевидно, не осталось.
Спустившись опять в кладовую, он долго шарил футштоком,[51] пытаясь поддеть груз, но ящик соскальзывал и только уходил все дальше и дальше. Тогда Егор разделся и полез по трапу в ледяную воду. От холода захватило дыхание, словно обручем сковало грудь. Он погрузился по шею, но до ящика было еще далеко. Набрав полные легкие воздуха, Егор нырнул и, перебирая руками поручни, поплыл в глубину. Точно тисками сдавило голову, грудь готова была разорваться от недостатка воздуха, но он упрямо опускался ниже и ниже. Вот уже его руки коснулись ящика. В глазах пошли розовые круги, терпеть больше было нельзя, и Егор стремительно пошел наверх. Высунувшись по пояс из воды, он долго отдыхал. Тело уже не ощущало холода. Он опять глубоко вдохнул воздух и нырнул снова. Ему удалось даже немного поднять ящик, но воздух кончился, и Егор снова выскочил на поверхность. На этот раз он отдыхал дольше.
После четвертой попытки он наконец обхватил ящик руками и, оттолкнувшись от пола, всплыл вверх. Ухватившись за поручень, Егор поставил свою добычу на колено и начал выбираться из кладовки. В ящике оказались три килограммовые банки компота… Он сложил их в кают-компании и опять отправился осматривать судно.
К полудню Егор возвратился в кают-компанию. Обыскав весь корабль, он нашел одеяло, кусок парусины, старый ватник и немного сухарей. На камбузе в бочке было около трех литров пресной воды. Открыв жестянку ножом, он начал макать сухари в сироп и с наслаждением есть сладкую размякшую кашицу. Он не заметил, как опорожнил банку и съел почти все сухари. Напившись воды, Егор лег на диван, подложил под голову ватник, укрылся одеялом и притих. Он долго лежал, выглядывая из своего убежища, как мышонок из норки, пока наконец не забылся тяжелым сном.
Раньше Егор плавал воспитанником на крабовом заводе, куда его с большим трудом через знакомого судового механика ухитрилась устроить вездесущая тетка. Родителей своих он помнил плохо. Тетка, одинокая старушка, жившая на пенсию и на то, что продавала со своего огородика, рассказывала ему, что отец его погиб на войне в сорок первом году, а мать пропала без вести.
Переход на краболов был для мальчика целым событием. Он быстро привык к веселым рыбачкам и к морякам, которые всячески его баловали. Плавал бы он с ними и сейчас, если бы не заболел скарлатиной. Мальчика поместили в больницу в Петропавловске, где в ту пору находилось судно. А когда он выздоровел и выписался, краболова в порту уже не было, он ушел на промысел и ходил где-то в Охотском море, добывая огромных камчатских крабов. Весь день Егор бродил по городу, а к вечеру, голодный и иззябший, подошел к стоящему в порту пароходу с надписью на борту: «Лейтенант Шмидт».
У трапа, ухватившись за поручни, возвышался усатый пожилой мичман-сверхсрочник, а рядом с ним стоял вахтенный матрос.
— Дяденька, вы не во Владивосток идете? — робко спросил Егор.
— А тебе туда зачем, малец? — Боцман с любопытством уставился на парнишку.
— Судно мое, краболов, может, там. Отстал я.
— Как же это так — отстал? Прогулял, что ли? А? — Моряки засмеялись.
— Нет, заболел я, в больнице был, а судно ушло.
— Заболел, говоришь? Здоровье подорвал?
— Да, захворал. — Егор стеснялся называть болезнь, считая ее слишком детской, и решил упомянуть о другой, слышанной от санитарки: — «Инфаркт» у меня был.
— Инфаркт? — Боцман оглушительно захохотал. — Ну, бес, инфаркт у него, скажите на милость! Вот салажонок.
Но, очевидно, мальчонка действительно выглядел плохо. На его остриженной под машинку голове каким-то чудом держалась видавшая виды пилотка, старый ватник был велик, а на ногах его красовались явно не его размера сапоги.
