Коллектив авторов - Приключения 1972-1973
– Ладно, так уж и быть!
Мангакис с наслаждением отхлебнул из стакана, шутливо вздохнул.
– Пользуйтесь моим открытием… Я добавляю сюда несколько капель болгарской «мастики», что‑то вроде водки с запахом капель датского короля. Мне тут знакомый из болгарского торгпредства подарил несколько бутылок, вот я и экспериментировал.
Он подмигнул.
– Хорошо все‑таки быть международным чиновником. В вашем посольстве меня угощают водкой. Французы предлагают отличное вино…
– А что англичане?
Грек помрачнел.
– Вы спрашиваете это лишь затем, чтобы еще раз услышать о моей любви… (он выделил голосом последнее слово) к этим носителям демократии?
Корнев почувствовал себя неловко.
– Извините, Никос.
Мангакис поспешил сменить тему:
– Вы мне лучше скажите, когда появится мой дорогой шеф мистер Гвено? Откровенно говоря, блестящий молодой человек. Отличный экономист, умница, а вот кое‑какие африканские черточки ему все‑таки мешают, например неточность.
При свете, падавшем с веранды в сад, Корнев задумчиво смотрел на Мангакиса.
Кто он, этот непонятный человек? Его лоб исполосован глубокими морщинами. Левая щека обезображена бело‑розовым, не поддающимся загару рубцом. Подбородок тяжелый, квадратный, решительный. В черных блестящих глазах глубокая грусть, сменяющаяся напряженной настороженностью.
Они знакомы уже много лет, но что он, Корнев, в сущности, знает о Мангакисе?
Советник словно прочел мысли Корнева.
– Все наблюдаете, – сказал он и непонятно почему вздохнул, отвернулся, забарабанил пальцами по своему стакану. Неожиданно он обернулся и глянул прямо в лицо гостя:
– Скажите… вы верите в предчувствия? Лицо его было напряженно‑внимательным.
– Я верю в телепатию, – отшутился Корнев. Грек не принял шутки.
– Нет, – покачал он головой. – А я… не то чтобы верю в предчувствия… – он улыбнулся беззащитной и грустной улыбкой, – но вот уже несколько дней, как мне почему‑то очень тревожно.
Корнев прищурился.
– Это потому, что газеты и радио уже много недель твердят о предстоящем вторжении?
– Нет!
Советник резко отодвинулся.
– Они не посмеют!
– Почему же? – спокойно продолжал Корнев. – Правительство Боганы зашло, по их мнению, достаточно далеко. Монополиям здесь уже не развернуться. Собственность иностранцев практически национализирована. Земельная реформа идет полным ходом. И если этот процесс не остановить…
– Вы с ума сошли! – почти выкрикнул Мангакис. – Ведь это только эксперимент!
– Вот те, кто готовит вторжение, и не желают продолжения этого эксперимента, – жестко отрезал Корнев. – Кроме того, если для вас лично это эксперимент, то для боганийцев это выбор будущего.
– Ладно…
Мангакис махнул рукой. Он был взволнован, лицо его напряглось.
– В конце концов, сейчас уже не время «дипломатии канонерок». Вторгнуться в независимую страну, чтобы свергнуть правительство, это уж слишком.
– И тем не менее вы не хуже меня знаете, что всего в каких‑нибудь ста пятидесяти милях отсюда португальцы обучают наемников.
Мангакис неожиданно усмехнулся.
– Знаете что, Николае? – сказал он с грустной улыбкой. – А я ведь думал, что здесь, в Африке, я в общем‑то найду то, что искал много лет, – покой. Покой, интересную работу. Буду воспитывать дочь и ловить рыбу. И никакой политики. Быть вне лагерей – не бороться, а просто жить – без побед, но зато и без поражений.
Корнев промолчал. Он тянул коктейль и смотрел в небо. Луны не было, и звезды казались особенно яркими. С океана время от времени набегал прохладный, пахнущий прелыми водорослями ветерок и шелестел в невидимых гривах высоких королевских пальм, гладкими серыми колоннами стоящих в саду.
Корнев перевел взгляд в глубину сада по направлению к лагуне. Там, облокотясь на белый камень парапет, лицом к лагуне, стояли юноша и девушка – Евгений и Елена.
– Не люблю, когда опаздывают. Даже министры! – проворчал хозяин дома. Корнев взглянул на часы.
– Скорее всего он в штабе «борцов за свободу». Мистер Кэндал разыскивал его по всему городу, звонил даже мне.
Мангакис помрачнел.
– Ох, как не нравятся мне эти срочные встречи с Кэндалом.
Он встал, расправил плечи, сделал несколько шагов по саду, затем резко обернулся.
– Кстати, почему вы упорно называете Кэндала «мистером», а не товарищем? Ведь он не скрывает, что он марксист, а его «борцы за свободу» собираются после изгнания португальцев строить «новое общество»?
– А вам это не нравится?
Грек внимательно посмотрел на него и отвернулся. Он молча смотрел в темноту, в сторону лагуны.
– Завидуете?
Корнев чуть заметно кивнул на расплывчатые силуэты Елены и Евгения.
– Я?
Мангакис пожал плечами, сел в заскрипевшее кресло и откинулся на его пружинистую спинку. И опять при свете, падавшем с веранды, Корнев заметил на лице отца Елены грустную улыбку. И вдруг тот заговорил – медленно, словно в раздумье:
– А вы никогда не ощущали той пустоты в душе, когда страсти не остается, когда все проходит – и любовь, и ревность, и когда воспоминания становятся мучительными?
Корнев удивленно посмотрел на Мангакиса. Потом непроизвольно поднес к лицу левую ладонь, стиснул большим и указательным пальцами переносицу, провел их снизу вверх, сдвигая тяжелые очки на лоб, надавил пальцами в уголки глаз и зажмурился. В мозгу вспыхнули желтые молнии, глаза пронзило болью… Корнев всегда делал так, снимая усталость глаз: это была спасительная привычка, Африка все‑таки давала себя знать.
– У вас, наверное, есть что вспомнить? – осторожно спросил он.
Мангакис понял и мягко улыбнулся.
– Разве я похож на героя‑любовника? Он кивнул в сторону лагуны, где Елена и Евгении о чем‑то оживленно разговаривали.
– Ее мать тоже звали Еленой. Корнев удивленно вскинул голову – Мангакис никогда раньше не говорил о своей жене.
– Она… жива?
– Жива, – просто ответил Мангакис. – Живет в Штатах, вышла замуж за преуспевающего врача. – Он поднес к губам стакан. – Когда во время отпуска мы бываем в Штатах, дочь встречается с нею.
Корпев задумчиво смотрел прямо перед собою.
– Вы никогда не рассказывали мне о, матери Елены… Она красива?
– Для меня – да. Вам может показаться странным, но мы увидели друг друга – я говорю «увидели» по‑настоящему, как мужчина и женщина могут увидеть друг друга, – во время отступления. Это было в сорок девятом. Мы проиграли гражданскую войну. Моя бригада была выбита из гор и отходила к морю. Елена присоединилась к нам с остатками одного небольшого отряда, тоже отходившего, к побережью. Она прекрасно стреляла из пулемета и тащила его на себе, никому не доверяя: высокая, тоненькая, волосы как у мальчишки. Пилотку она потеряла, но куртка и брюки на ней были такими, будто она их только что отгладила.
