Луи Буссенар - Канадские охотники
Женщины и дети превосходили в жестокости мужчин. Они придумывали разные фокусы — то с волосами, то с ногтями, то с обнаженным нервом, то с куском висящей кожи — трясли, дергали, скручивали, рвали. А тут что я вижу? Поджаривать англичанина, придушенного медведем, да на это уйдет от силы пятнадцать — двадцать минут, а потом — привет, все кончится. Разве вы умеете продлевать пленнику жизнь, как умели раньше племена сиу, крикливые или толстопузые? У вас ни ружей, ни стрел, нет даже томагавка, вы не можете часами издеваться над пленником, щекоча его то дулом карабина, то стрелой, то лезвием топора, чтобы каждый раз он думал, что это последняя его минута, и в конце концов сходил с ума.
Рисуя такую страшную картину, канадец еще больше усиливает свое недовольство, а носильщики тем временем все подготовили к казни — и правда, незамысловатой.
Уложив у одного из деревьев связки сухих и сырых веток, приготовив канаты из коры кедра, они принялись лакомиться мясом медведя и класть последние мазки краски на лицо.
Это совсем вывело охотника из себя.
— Ради чего так мазюкаться? — пожал он плечами. — Все равно вы будете лишь карикатурой на настоящих индейцев, а ваша пытка — карикатурой на казнь.
Каково, однако, будет мнение о казни самого белого человека, когда бывшие слуги начнут «работать» над его драгоценным телом?
Решающий момент наступил.
Связанного сэра Джорджа перенесли к дереву, превращенному в столб пыток. Его прикрутили к стволу, с которого срезали ветки, бросив их в костер.
Англичанин, хоть и бледен, проявляет выдержку. Перро с удовлетворением заключает:
— Смотрите-ка! Защищая честь белой расы, он держится молодцом.
Индейцы тем временем запевают на своем языке песню, обращаясь к белому человеку, упрекая его за участие в гибели Большого Волка. Сначала они поют хором, потом слышно соло, потом снова хор, снова солист. Канадец неуважительно зевает:
— Еще раз то же самое? Зачем тогда было разукрашивать себя как воинам? Э, кажется что-то новое.
Песня кончилась. Лось, которому положено как вождю выполнять роль палача, подходит к жертве и начинает разыгрывать первую часть ритуала казни.
Женщины и дети воют фальшивыми голосами, без подъема, скорее просто чтобы распалить самих себя.
— Никакого эффекта, — замечает Перро, — но, может быть, первая капля крови хоть немного вас возбудит?
Когда сэр Джордж видит Лося, подходящего к нему с большим металлическим крюком, чтобы рвать по очереди зубы — резцы, клыки и коренные, он обращается к метису слабым голосом, но вполне членораздельно.
— Перро, — передайте правителю-наместнику бумажник, лежащий в боковом кармане моей куртки.
— Обещаю, слово охотника!
— Если сможете освободить руки, прошу вас выстрелить мне в голову, чтобы избавить от пыток этих дикарей.
— Хорошо, месье, пытка предстоит долгая, хотя индейцы кажутся мне достаточно проворными.
— Прощайте, Перро!
— Прощайте, господин милорд… Мне жаль, что я не сдержал слово и не показал вам бигорна, но, сами видите, я связан…
— А, что уж об этом думать!
В нарушение индейской традиции, согласно которой пленник пользуется полной свободой слова, Лось грубо прерывает прощальную речь его превосходительства, сжав ему горло.
Сэр Джордж, полузадушенный, посиневший, выкатывает глаза, из открытого рта язык свисает как у утопленника.
Женщины и дети понемногу возбуждаются и пронзительно визжат.
Удушающим приемом Лось заставляет пленника разжать челюсти, до этого плотно сжатые. Теперь он может ввести крюк в рот несчастного.
Отклонившись назад, вождь тянет изо всех сил.
Черт возьми! Зубы совсем не держатся! Палач падает навзничь, потрясая какой-то странной штукой, зацепленной крюком. Нечто розовато-белое с металлическим блеском.
На крюке — зубы, сразу две челюсти, сильные, как у хищников, они поддались легко, без единой капли крови!
Индейцы переглядываются — к удивлению примешивается что-то вроде страха.
Белому человеку, кажется, совсем не больно. На его поджатых губах даже играет ироническая улыбка, вызванная этой трагикомической ситуацией, посеявшей смятение среди дикарей, никогда не видевших искусственных зубов.
Мстители, панически боясь всего необъяснимого, думают, что вмешалась сверхъестественная сила.
Лось хочет понять, в чем дело; в наступившей тишине он снимает с крюка двойную челюсть, но внезапно издает глухой крик и сильно трясет большим пальцем — пружина в челюсти соскочила и сумела его «укусить»…
Зубы белого кусаются на расстоянии. А белый человек дьявольски посмеивается.
— Нет, черт возьми! Смеется тот, кто смеется последним!
Лось отбрасывает челюсть, слегка его прикусившую, и, взбадривая себя криком — поскольку очень напуган, — бросается с ножом к сэру Джорджу, чтобы снять с него скальп.
Он грубо захватывает левой рукой густые, длинные каштановые волосы и поднимает свой нож, чтобы сделать надрез вокруг лба, на висках, затылке и по щекам.
Одна мысль о такой пытке приводила в трепет самых бесстрашных, а англичанин пронзительно хохочет — смелость, граничащая с безумием…
— Что, черт возьми, происходит? — бурчит Перро в замешательстве от инцидента с искусственной челюстью.
Разъяренный этим смехом, звучащим как самое сильное оскорбление, Лось поднимает нож, чтобы сделать надрез на лбу.
Новый взрыв смеха, еще более раскатистого, издевательского, выводит его из себя. Оттягивая левой рукой кожу, чтобы удобнее было подрезать, он вдруг чувствует, что скальп уже у него в руке, скальп белого человека с волосами и кожей… Кошмар! У джентльмена голова лысая, как тыква, а он продолжает смеяться, не потеряв ни капли крови!
Обезумев от страха, весь дрожа, Лось бросает нож и скальп рядом с челюстью и, охваченный ужасом, никак не может понять, что же это за странный человек, разымаемый на куски без единого стона или хотя бы слова, без капли крови.
ГЛАВА 11
Страшная пытка оборачивается фарсом. — Вмешиваются женщины. — Вдова Большого Волка. — Устоит ли белый перед огнем? — Сэр Джордж над костром. — Вмешательство Перро. — Возвращение. — В лагере. — Изумление канадца. — Сэр Джордж помолодел на десять лет.
Мозг примитивного человека не расположен к вдумчивому анализу. Сохраняя основные, элементарные понятия, он подобен мозгу ребенка, испытывающему инстинктивный страх перед любым непонятным явлением.
Аборигена, настроенного на выполнение простых действий, обеспечивающих, как и у животных, жизненные функции, ставит в тупик любое таинственное или просто необычное явление, — таким образом область сверхъестественного расширяется за счет предметов, рожденных развитием цивилизации.
