Елена Езерская - Цена сокровищ: Опасные тайны Китеж-града
Я рассказал ей самое простое – не нашел поблизости банкомата и пришлось идти пешком, потому что не было наличности заплатить за такси. Она с готовностью приняла мое объяснение, которое не только успокоило ее, но и дало повод поговорить, и, прекрасно понимая, что маме это только в радость, я не стал спорить и, стоя у столика с автоответчиком, как провинившийся мальчик в углу, терпеливо выслушал все, что она думает о моей безалаберности, неумении предвидеть последствия житейской беспомощности, такой типичной для нашей семьи. Потом мы попрощались до завтра, я сказал ей наше обычное «целую крепко» и положил трубку.
Нет, женщина должна жить на своей половине… Татьяна как-то расплакалась – ты не только меня не любишь, ты никого не любишь. Все-таки «прекрасная часть человечества» очень странные существа. Если любовь – это возможность бесконечно тиранить нравоучениями представителя другого пола, внушать ему чувство вины вследствие его неспособности к самостоятельной жизни и с фантастической неуспокоенностью день за днем, час за часом пытаться реформировать твой характер, твою сущность сообразно своим представлениям о том, что такое для мужчины хорошо, что такое плохо, то – увольте, милые дамы, вы навсегда останетесь только гостьями и в моем доме, и в моей жизни. Чудесными, но мимолетными. Не знаю, почему женщины так стремятся доминировать – или в них действительно с доисторических времен живет ген матриархата? Мне нравится равновесие, достигнутое внутри себя, и, вступая в социально-общественную форму личной жизни, я бы хотел иметь точно такое же равновесие. Или довольствоваться тем, что есть.
Я сел в кресло и услышал слабый бумажный хруст в кармане пиджака. Вспомнил о фотографии и достал ее. Олег и Стелла сидели рядом, скорее всего – на скамейке на фоне кирпичной, явно подвальной стены. Снимали их аппаратом со вспышкой, потому что от неожиданности Стелла зажмурилась, а Олег моргнул. Нет, моргнул он не случайно – в школе у нас был условный знак, мы очень долго тренировались, добиваясь графической точности его исполнения. Обычно, закрывая левый глаз, что называется – подмигивая, человек инстинктивно «скашивается» лицом влево, тот же рефлекс наблюдается и при подмигивании с правой стороны – мышцы тянутся друг за другом, изменяя абрис лицевого контура и словно стягивая его в ту сторону, откуда получен сигнал «начать движение». Мы натренировались на неподвижность подмигивающей части лица, перенеся мускульное натяжение на противоположную сторону, и назвали эту гримасу «улыбкой Квазимодо». Пользовались мы ею не часто – это было очень секретное изобретение, и касалось оно только тех случаев, когда надо было предупредить друга о чем-то важном в близком разговоре – например, если мы встречались с девушками и врали, не успев предварительно договориться, как будем врать.
Понятно, что Олег меня предупредил, но о чем? Не верь своим глазам? Или – поверь и забей тревогу? А может быть, будь с ними осторожнее и сделай то, что они хотят? Кто они – эти мифические «они»? И что я должен искать? Вчерашний день? Черта в ступе? Я вздрогнул – этого только вспомни, тут же и объявится. Этого не дразнить. Я принял душ, отключил все телефоны и отправился спать – наступала сессия, время суеты для студентов и режимного послабления для преподавателей.
Ночью мне снились какие-то гонки, зловеще светились фары машин, загонявшие меня в подземные лабиринты. А потом я увидел город – вбежал из прохода пещеры в следующий тоннель, но вместо тупика передо мной предстал сказочный град с дивными белыми домами и золотом церковных куполов. Я спал и чувствовал, как на мгновение сердце замерло от восторга, и я перестал дышать, словно боясь, что видение исчезнет даже от такого ничтожного колебания воздуха. Я едва не задохнулся – глотнул воздуха и закашлялся. Видение исчезло, а я перевернулся на правый бок, в который раз вспоминая рекомендации врачей, настоятельно советующих не перенапрягать сердечную мышцу лежанием на левом боку, и снова заснул – на этот раз без сновидений.
Неудивительно, что все случившееся со мною вчера показалось лишь экспозицией к ночному кошмару. Поэтому я решил пройти утреннее очищение посредством контрастного душа, и водная процедура меня немного умиротворила. Я даже что-то напевал – наверное, не слишком мужественное, но типичное для моего воспитания и возраста: про палатки и северный край. Выйдя из ванной, я услышал звонок в дверь – Анна Петровна? Но она в больнице. Неужели вернулась Татьяна? А я только что принял душ. Не то чтобы в таком моем виде для нее было нечто новое, просто не хотел, чтобы она привыкала видеть меня выходящим в домашнем халате утром из ванной комнаты. Звонок повторился, потом еще раз. Да кто же это такой настойчивый! Я осторожно подошел к двери и посмотрел в глазок – на площадке стояла Глафира Игнатьевна, скорее всего она уже заступила на смену. Не открыть ей – то же самое, что не ответить на звонок мамы.
«Что-нибудь важное?» «Я все звоню, звоню, а ты не отвечаешь», – строго сказала она. «Я принимал душ». «Три часа? – старушка осуждающе покачала головой. – Если бы у меня так разрывался телефон, я бы не только из ванной – из гроба бы выскочила». «Ах, телефон, – кивнул я, – так он отключен… В смысле – я его выключил, хотел выспаться». «Тогда понятно, – Глафира будто приняла мои объяснения, – а то я звоню, звоню. Слушай, я там пост оставила, сейчас назад побегу, а ты оденься, спустись ко мне, там тебе курьер конверт принес, я ему, конечно, наверх подниматься не дала, хватит с тебя вчерашнего, сама расписалась в получении. Сказал – срочно и предельно важно. Слово-то какое выискал – предельно важно, кто так говорит?» Она вызвала лифт и махнула мне из кабины – не задерживайся слишком! Это невыносимо – даже консьержка меня строила!..
Я покорно оделся и спустился по лестнице вниз, лифтом я пользовался исключительно для подъема, пересечение лестничных пролетов вниз хорошо дополняло мои пешеходно-оздоровительные прогулки. Я взял у Глафиры Игнатьевны адресованный на мое имя конверт и, хотя видел, с каким любопытством она ждет, что я его вскрою на месте, небрежно сунул конверт под мышку, поблагодарил старушку за заботу и оставил теряться в догадках вместе с ее непомерным любопытством. Конверт на самом деле был как конверт – мой адрес, адрес службы экспресс-доставки. Я бросил конверт на стеклянный журнальный столик в зале – наверное, очередное приглашение выступить на каком-нибудь заграничном симпозиуме. Стоп – вчера я оставил на столе фотографию Олега и Стеллы, а теперь мельком брошенный взгляд сохранил в памяти только оттиск белого прямоугольника. Я вернулся и взял его со столика – да, это фотобумага, но изображения на ней не было.
