Сергей Бельченко - Фронт без линии фронта
— Через четыре часа будете на месте, — сказал майор. — Там уже тепло. — И он вынул из кармана шинели пачку папирос: — Покурим перед дорогой?
Покурили.
— Пароль еще не забыли? — улыбнулся майор.
Трое засмеялись и ответили хором:
— «Чи тут живе Иван Данилович?»
— Так. Адрес?
Каждый назвал адрес Максима.
В Центре узнали, что Кудря сидит без рации, и подготовили ему радиста и двух связников. Они везли ему деньги и важные инструкции.
Самолет помигал бортовыми огнями, приглашая их в кабину. И трое пошли к трапу, помахав майору рукой. Он еще долго стоял на краю аэродрома с маленьким листиком картона в руке — фотокарточкой разведчиков, которую ему положила на ладонь, прощаясь, Лидия.
И потом, поздно ночью, сидя в своем кабинете в высоком сером доме в центре Москвы, он смотрел на этот фотоснимок и размышлял о радиограмме, только что переданной с борта «дугласа». Летчик сообщал, что в районе Белой Церкви был встречен сильным зенитным огнем и вынужден выбросить разведчиков далеко от Киева, под Могилев-Подольском. И майор подумал: удастся ли ему когда-нибудь еще увидеть этих ребят: веселую девушку Лидию, Анатолия и Алексея.
Сколько их, таких же смелых, сильных, влюбленных в жизнь юношей и девушек, полегло той весной на холодной земле Украины, застигнутых безжалостной автоматной очередью! Пусть же несколько эпизодов, рассказанных Лидией и Анатолием о том, как шли они к Максиму, напомнят и о тех, кто никогда не сможет поведать о себе, — о славных чекистах-парашютистах, погибших в годы Отечественной войны.
Приведенные ниже эпизоды мы прочитали в одном из томов «Дела Максима». Сначала слово Анатолию Трусову.
«Я приземлился на окраине села Политанок Могилев-Подольского района Каменец-Подольской области и попал прямо во двор на проволоку, к которой была привязана собака. Она подняла страшный лай. Груз дернул меня назад, и я упал на какие-то бревна, ушиб позвоночник, но сознания не потерял. Поднялся и начал резать лямки, чтобы освободиться от парашюта, который зацепился за вершину тополя. На лай выскочило несколько мужчин. Они стояли возле хаты, но подойти близко не решались и вполголоса переговаривались между собой: «Смотри, человек!», «Да он не один, их еще много летит». Я же в это время тащил за стропы парашют. Трещали, ломаясь, ветки, отчаянно лаял пес, но я все никак не мог стянуть парашют. Сил не хватало. Хотя, впрочем, и без него было достаточно ясно, что я прибыл сюда не совсем обычным путем. Об этом говорили и моя каракулевая новая шапка, и городское пальто, и борода. Весной в этом районе в шапке никто не ходит, кроме того, немцы издали приказ, запрещающий носить бороду, и в каждом небритом подозревали партизана. Пришлось уходить, оставив парашют на дереве».
Почти три недели продолжался поход отважного связного. Его ловили, он пробирался лесами, обходя населенные пункты, ловко избегая полицейские кордоны. Несколько раз ускользал от облавы и наконец, больной и измученный, добрался до Киева.
Еще тяжелее пришлось Лидии и Алексею.
«…Спускаемся к реке. Идем почти по колено в воде, — рассказывала потом Лидия Росновская. — Алексей в носках, так как, приземляясь, потерял один полуботинок. У меня буквально через каждые двадцать шагов с хрустом подвертывается нога, и я падаю в леденящую воду. Алексей вправляет мою ногу, относит на несколько шагов мой груз и возвращается за своим, одновременно помогая идти мне. Чтобы перейти через речку с очень быстрым течением, Алексею приходится раздеться, и, стоя по пояс в воде, он перебрасывает сперва весь наш груз, а затем переносит меня. Дальше двигаться невозможно, так как становится светло и появляются крестьяне, идущие в поле.
Прячемся в кустиках лозы. Закапываем оружие, деньги, рацию и фонарь, а сами накрываемся сухой травой и ожидаем, пока можно будет двинуться на поиски Анатолия.
Ужасно холодно, одежда и обувь совершенно мокрые. Невыносимо болит распухшая нога. Но отдыхать некогда: находиться здесь небезопасно. Надо искать Анатолия.
На следующий день меня постигло еще одно несчастье — началась лихорадка, поднялась температура. Сильное головокружение и слабость еще более замедлили наше движение. Продукты наши пропали во время приземления, и «питались» мы только грязным снегом и веточками деревьев и листвой. Вдали показался лес. «Здесь отдохнем», — решили мы. Но километра за полтора услышали выстрелы и увидели, как оттуда выходят патрули. Идти дальше я была уже не в состоянии. Вырыли в стоге соломы глубокую нору и решили отдохнуть там часа два, восстановить силы.
Только устроились, слышим, едут две подводы, мужские голоса. Бежать — поздно и некуда. Ожидаем, приготовив оружие. Оказывается, крестьяне приехали за соломой, и одна из подвод останавливается в двух шагах от нас, двое молодых мужчин не торопясь нагружают солому.
Через час подводы уехали, но здесь нас постигло новое несчастье: началась облава — слышен шум множества мотоциклов и лошадиный топот, голоса людей и лай собак.
Сидеть в соломе рискованно. Принимаем решение пробираться, немедленно уходить как можно дальше.
…Спим в дубовом кустарнике на земле, покрытой остатками оттаявшего снега, без теплой верхней одежды, мокрые, усталые, голодные (правда, днем мы уже подкрепились березовым соком). Проходим через несколько деревень, расположенных в этом же лесу, и в одной из них встречаем первого «фрица», оказавшегося румынским солдатом. Вынырнул он из-за поворота с автоматом и направился прямо к нам. Шепнув Алексею: «Держись», я изобразила на лице кокетливую улыбку и первой поздоровалась с солдатом. Он также улыбнулся и, ничего не спросив, прошел своей дорогой.
Идем дальше, пользуясь только компасом, так как спрашивать путь чрезвычайно опасно. Идти приходится полями, рвами и небольшими рощами, избегая дорог и возвышенностей. Осложняет передвижение целая сеть наблюдательных вышек, устроенных с таким расчетом, чтобы вся площадь от вышки до вышки была в поле зрения патруля, причем при каждой вышке сторожевая собака.
Ночью эти патрули открывают сильную стрельбу в воздух, что должно было подбадривать их. А мы, сидя где-либо под кустиком или под клоком утерянной кем-то соломы, не имеем возможности сомкнуть глаз. Да и, откровенно говоря, ночью становится немного жутко.
Многие обращают на нас внимание. И губит больше всего наш вид и моя нога. Напрягаю все силы, чтобы не хромать. От невыносимой боли кусаю губы.
Так мы дошли до Буга. Тут оказалось, что переправа через него невозможна: переправиться нам не на чем, пуститься вплавь также невозможно — я плохо плаваю, кроме того, болит нога. Мы были почти в отчаянии.
