Ольга Куно - Горький ветер свободы (СИ)
Надо отметить, что ванна здесь была весьма своеобразной. Сразу видно, что этот предмет в целом на Юге не в ходу, так что они не слишком озаботились его комфортом и дизайном. Больше всего ванна напоминала бочку. Внутри располагалась перекладина, видимо, призванная выполнять функцию скамейки: на неё можно было сесть. То есть ванну здесь принимали не лёжа, как у нас, а сидя. Вода при этом доходила человеку либо до груди, либо до шеи — тут уж всё зависело от роста.
Я осторожно покосилась на дверь. Вернулась, плотно её закрыла… Засов не нашёлся. Увы, возможность запереться изнутри не предусматривалась. Раздеваться было как-то страшновато. Может, искупаться прямо как есть, в одежде? Заодно и платье постираю… Я поморщилась. Глупо, конечно. Ладно, рисковать, так рисковать. В конце концов, Данте всё равно, если захочет, сделает со мной всё что угодно. Решившись, я скинула одежду и, оставив её прямо на полу, влезла в ванну.
Боже, какое блаженство. Я прикрыла глаза, позволяя себе расслабиться впервые за две недели. Потом дотянулась до мочалки и принялась тереть ею свою многострадальную кожу. Затем принялась за волосы. Потом снова расслабилась, просто откинула голову назад, прикрыла глаза… и вскоре задремала.
Не знаю, как долго я спала, но разбудил меня стук в дверь и довольно громкий голос Данте:
— Сандра! Ты собираешься провести там всю ночь?
Я тряхнула головой. По телу пробежала дрожь. Кратковременный вечерний сон в сочетании с резким пробуждением не слишком хорошо сказался на нервной системе. Я поспешила выбраться из воды и потянулась к своей одежде… Да, надевать на себя ТАКОЕ, да ещё и сразу после ванны, было просто кощунством. Немного подумав, я решилась и закуталась в два сухих полотенца; одежду же оставила, где была. Ума не приложу, что делать завтра: не в полотенцах же выезжать в путь. Видимо, придётся собраться с духом и всё-таки влезть в эти обноски.
Искушать судьбу, дожидаясь, пока Данте сам ворвётся в ванную комнату, раздражённый моей неторопливостью, не хотелось. Поэтому, закинув за плечи мокрые волосы и убедившись в том, что полотенца держатся на теле хорошо, я вышла.
Данте лежал на матрасе, уже скинув с себя часть одежды. И правда не хочет пускать рабыню в свою кровать, даже после того, как она приняла ванну? Я напряжённо остановилась поблизости, лихорадочно прикидывая, как себя вести. Для начала мрачно на него посмотрела, взглядом давая понять: ты занял моё место.
— Ложись, — призывно произнёс он, указывая при этом на кровать.
Я выпучила глаза.
— А…
— Я не люблю, когда слишком много разговаривают, — громко и достаточно жёстко сказал Данте, многозначительно кивая головой в сторону двери. Действительно считают, что каждое слово могут подслушивать? — Как там говорят у вас на севере? «Молчание — золото»?
— «Слово — серебро, молчание — золото», — автоматически поправила я.
— Тоже неплохо, — кивнул он. — Отчего-то северные пословицы всегда нравились мне больше южных.
И снова указал мне на кровать всё тем же небрежным жестом — дескать, ты всё уже поняла, так что до сих пор здесь делаешь?
Стола в комнате не было, но на полу, точнее, на ковре, был участок, отведённый подносам с различными закусками. Тарелку, на которой были собраны некоторые из них, я обнаружила у себя на кровати.
Удивляться я уже устала, бояться, злиться и каждую минуту ожидать подвоха, тоже. Поэтому, мысленно плюнув на всё на свете, просто поела, забралась под одеяло и уснула.
Глава 4
Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета всё ещё было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думает спасть. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.
Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.
Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, сколь это ни странно, спать не хотелось. Видимо, две не слишком продолжительных дрёмы — в ванной и в кровати — перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком сильно взбудоражили нервную систему.
Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Отсвет свечей смешался с тенью на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было бы, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея страшные далеко идущие планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной — тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.
Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается прослушивания. Интересно, что это — паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее. Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам.
Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. Правда, слоны здесь не водятся, с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов, может, и нет, а вот навоз всегда найдётся.
Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила ещё большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» — написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, размахнувшись, отправила в полёт. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на книге.
Данте удивлённо поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал всё на том же листе. После чего, сложив последний прежним образом, переслал его мне моим же методом.
