Луи Буссенар - Капитан Ртуть
— Сколько у вас человек?
— Пятьдесят восемь.
— Мало!
— Мы составим авангард[87] и обязуемся прорвать блокаду, открыть вам дорогу.
— На это мы и рассчитываем. Не забудьте, что мы воюем не с отважными патриотами, а с бандитами, нападающими исподтишка, убивающими и калечащими пленных. В этой беспощадной борьбе нет места ни слабости, ни жалости.
— Мой капитан, — гордо ответил Ртуть, — позвольте заметить, что французы не станут уподобляться бандитам. Мы убиваем или гибнем, но руки и души наши чисты…
Дю Валлон улыбнулся:
— Хорошо сказано. Рекомендуя энергичные действия, я не имел в виду жестокость. Вы правы, мы — французы и останемся французами. Но иногда терпение лопается… Знаете ли вы, что сегодня утром на улице произошло покушение на канцлера французского посольства, честного служащего, который всегда исправно делал свое дело и старался уменьшить ужасы войны?[88] Много наших солдат подверглось вероломному нападению в темных закоулках.
Нам предстоит ликвидировать двух врагов. Первый — Карбахаль, храбрый воин, чьи отважные действия часто вызывали наше восхищение. Нужно во что бы то ни стало помешать ему объединиться с Кортеной. С ним предстоит, так сказать, война нормальная, честная. Будем биться, а не убивать.
Второй враг, в истреблении которого я особенно полагаюсь на вас, — это отряд бандитов, метко названных матадорами[89] Они терроризируют всю страну, жгут фермы, убивают женщин и детей, нещадно грабят под предлогом патриотизма тех, кто проявил к нам малейшую симпатию… Обезображенные трупы — доказательство их зверств. Об отряде слагают легенды, убийцы внушают населению почти суеверный ужас. Говорят, будто бы командует ими женщина…
Ртуть прервал дю Валлона:
— Женщина! Не дочь ли это Бартоломео Переса, одного из самых непримиримых сторонников Хуареса?
— Да, именно о ней мне и говорили. А разве вы, капитан, уже сталкивались с этими негодяями?
В нескольких словах Ртуть рассказал о своих встречах с Долорой Перес и ее отцом.
— Здесь, — заключил он, — кроется какая-то тайна. Я узнаю все, клянусь вам! Бартоломео Перес — исчадие ада. Мой друг Бедняк, выносливость которого не уступает храбрости, так и не мог понять воздействия этого человека, парализовавшего его чувства. Не будь он истинным французом, Бедняк, чего доброго, поверил бы, что тут замешан дьявол.
— А его дочь, прозванная донья Альферес, ведущая извергов на грабежи и преступления?
Ртуть помолчал, потом промолвил:
— Я ничего не могу сказать, капитан. Я видел ее спящей, лицо показалось мне спокойным и красивым. Не знаю почему, но я почувствовал к ней симпатию. Во время сражения, охваченная гневом, она выглядела совсем другой. По правде сказать, капитан, эта девушка как будто находилась под воздействием демонической силы. В своем ли она уме?
— В своем уме или нет, — ответил дю Валлон, — донья Альферес очень опасна и должна быть уничтожена. Люди фанатически подчиняются ей, а она использует свою власть для черных дел… Банду матадоров нужно ликвидировать. Я поручаю вам эту предельно ответственную задачу.
— Слушаюсь, мой капитан. Когда приступать к исполнению?
— Я полностью полагаюсь на вас и, с согласия вашего командира, полковника Дюпена, предоставляю свободу действий. Вы отвечаете лишь перед вашей совестью. Выполняйте задачу быстро, без колебаний. И добейтесь своего — вот все, что требуется. Берите с собой кого сочтете нужным… Избавьте нас от этого кошмара…
— Мы выступим этой же ночью.
— Удачи вам, капитан.
Ртуть вышел из комнаты. Он глубоко уважал молодого офицера, капитана Третьего стрелкового африканского полка, смелость которого оценил сам генерал Базен. Ртуть уже видел дю Валлона в деле и считал его одним из достойнейших и храбрейших сынов Франции.
Наш герой был полон решимости исполнить свой долг.
Дойдя до улицы Эсколеро, ведущей к главной площади, капитан Ртуть внезапно услышал яростные крики и выстрелы и поспешил туда.
ГЛАВА 3
Главная площадь. — Plateados и aguaderos. — Папаша Реверди. — Отряд Бедняка. — Ртутисты. — Драма у Рио-Зарзеис. — Булочник в тесте. — Битва.
На главной площади Таможни, в Тампико, царило оживление. Это было место встречи всех щеголей и бездельников. Разодетые женщины прохаживались среди caballeros[90], чьи костюмы сверкали от золотого и серебряного шитья и блестящих пуговиц.
Никто бы не подумал, глядя на этих франтов и франтих, что скоро прольется кровь, что за улыбками кроются месть и дикая злоба, а в глубине бархатных глаз, таких нежных и томных, прячутся огоньки ненависти, готовые превратиться в молнии.
Иногда площадь пересекала французская рота с горнистами во главе. Зуавы, африканские стрелки, печатали шаг, глядя прямо перед собой, бесстрастные, подтянутые. Энергичные офицеры проходили приосанившись, но без рисовки…
Толпа расступалась, покорная и любопытная, без видимой враждебности. Кое-кто негромко переговаривался. Лица женщин с натянутыми улыбками походили на маски. Иногда мексиканки, закутанные в мантилью[91], из-под которой лишь поблескивали глаза-алмазы, принимались вышагивать рядом с нашими солдатами своей характерной, немного переваливающейся походкой и бросали розы, красные, как кровь. Горе неосторожным, поверившим этим кокеткам: утром, чуть забрезжил рассвет, не один труп, пронзенный кинжалом, был обнаружен в узких улочках.
Другие персонажи также постоянно прогуливались по главной площади, как неаполитанцы на площади Сан-Карло, вдыхая вечернюю прохладу и наслаждаясь ничегонеделанием. На голове у них широкое сомбреро со сверкающими галунами[92], короткие одеяния расшиты затейливыми узорами из золота и серебра. Это высокие и сильные люди, их мускулы подчеркивались calzoneras, обтягивающими брюками с рядом пуговиц по бокам и свободными до колен. Белая ткань лежала на лодыжках широкими складками.
Великолепные парни, суровые и бронзоволицые. Вчера их можно было увидеть на склоне барранкоса, в партизанском дозоре, а завтра — у реки, наполняющими кожаные бурдюки[93] для города, мучимого жаждой. Они убивали вчера, они будут убивать завтра…
Сейчас эти мексиканцы казались безобидными прохожими. Смешавшись с толпой, они подслушивали, шпионили, замышляли предательство. Некоторые вели себя вызывающе, как фанфароны[94] на театральных подмостках, разглядывали прохожих и, случалось, толкали тех, кто не успевал вовремя посторониться. Любопытно, но даже богато одетые жители города, возмущенно поворачивающиеся, чтобы потребовать у нахалов объяснения, улыбались, узнав caballeros, и приветствовали их.
