Кальман Миксат - Говорящий кафтан
― Слушаем, слушаем! ― звучало все громче, все настойчивее.
Отступать было поздно.
Лештяк смущенно стянул с себя кафтан и расстелил его на зеленом сукне стола. Вот оно ― драгоценное сокровище Кечкемета!
Наконец, запинаясь, с пятое на десятое рассказал он об удивительной роли, которую сыграл кафтан.[18]
Буйные крики радости заглушали его рассказ; все ликовали, только один человек, сжавшись в комочек, плакал на задней скамейке.
Могущественный бургомистр, теперь подлинный «диктатор Кечкемета», подошел к этому человеку и взял его за руку.
― А теперь пошли, отец. Хочу немного отдохнуть дома.
В маленьких, украшенных скрещенными копьями воротах их уже поджидали крестница Эржи и подручный Лаци. Пончики были поджарены, тушеная курица давно готова, а поросенок даже успел остыть, так что хозяева в самую пору возвратились домой.
― Да, я ведь еще не успел сказать тебе, сынок, ― впрочем, когда я мог бы это сделать?! ― что теперь мы с подмастерьем работаем, или, вернее сказать, мы теперь вдвоем не работаем…
Бургомистр сделал равнодушное лицо.
― Это вон тот мальчонка?
― Пришлось мне нанять его, когда я отправлялся в Буду, к паше, за тебя ходатайствовать. Ведь это я сделал тебя городским головой, Мишка, знай это! ― В глазах старика загорелись зеленые огоньки. ― Старый Лештяк еще может постоять за себя, хе-хе-хе!.. А парень, повторяю, нужен мне был для работы, хотя я что-то не приметил, чтобы он за все это время ну хоть пальцем о палец ударил. Не было у меня еще времени испробовать, умеет ли он хоть что-нибудь делать. До сих пор-то я все политикой занимался. Не смейся, Миши, не то я рассержусь! А теперь вот ты будешь делать политику, Кровь Лештяков ― золотая кровь! Ну да ладно, вот мы уже и дома.
Как дорог человеку отчий кров, когда он долго под ним не был! Приветливо курится дым из трубы, весело кивают поредевшие ветви старого грушевого дерева. Выйдешь во двор, и тебе навстречу радостно кинется Кудлатка, а в комнате прыгнет на плечи кот Царапка. Улыбаются размалеванные крыши, с детства знакомые глиняные тарелки на стенах, даже мебель и та принимается скрипеть ― рассказывать о чем-то; потрескивает огонь в большой печи, отбрасывая на двери золотые блики, так что кажется, будто снизу они обиты широким листом золота.
Старик вздохнул.
― Бедная твоя матушка, если бы я мог воскресить ее хотя бы на этот единственный день!
Подали обед, и над родительским столом поплыли вкусные, соблазнительные запахи, а вокруг стола захлопотали, засновали туда и сюда Эржи и подмастерье Лаци, спеша вовремя сменить тарелку, подать нож поскорее.
― А ну-ка, сбегай, Лаци, в подвал, да побыстрее: одна нога здесь, другая ― там! А ты садись, сыночек! Потому как я знаю: голоден ты, изнурила тебя тюремная еда. Правда, и мне все это время кусок в горло не шел. Сперва ― от большого горя, а сейчас ― от великой радости. Пока я в Буде жил, одним воздухом питался. Ну да ничего, зато высвободил я тебя!
― Ибрагим-паша ― славный человек, ― рассеянно отозвался бургомистр. (Он чувствовал себя неловко перед Цинной.)
― Только в том смысле сынок, славный, ― что славу любит, а в остальном старая хитрая собака! Сначала он и на мне хотел зло сорвать. Чуть-чуть я и сам не угодил в холодную!
― За что же?
― Да все за ту цыганскую девчонку, если ты ее еще помнишь… Что, или, может быть, суп недосолен? А ну-ка, принеси солонку, Лацко!
Лаци дрожал, как лозинка на ветру.
― Что с тобой? Или ты сына моего боишься, дурачок? Не укусит же он тебя, хотя теперь он большим барином стал!
― Спасибо, отец, не надо соли. Значит, Ибрагим из-за девицы был зол?
― Из-за нее… Говорит, что она с вами сбежала. Грозился в темницу меня упрятать, пока мы не вернем ее или пока я не признаюсь, где она. Напрасно клялся я ему и божился, что с той поры и слыхом о ней не слыхивал.
― Действительно напрасно! ― буркнул бургомистр. ― Ну, а потом что было?
― На счастье, как раз в те дни пришло официальное сообщение, что на берегу Тисы нашли девичье платье, а позднее где-то ниже по течению и труп ее выловили.
― Вот как! ― весело воскликнул бургомистр. ― Умерла, значит, девица-то?
― Ах! ― вскрикнул Лаци и выронил из рук блюдо с жареным поросенком, которое он только что снял с огня, чтобы подать на стол.
Мастер сердито закричал на него:
― Чтоб у тебя руки отсохли, разиня! Собери все с пола и убирайся с глаз моих! ― Впрочем, тут же он и улыбнулся: ― Сегодня у нас сплошные чудеса происходят, даже мертвые поросята и те бегают! ― Отлично зажаренный поросенок укатился прямо под кровать.
Лаци, красный как рак, попятился к двери.
― Постой, ― остановил его бургомистр и, подозвав к себе, шепнул что-то на ухо. ― Ну, теперь можешь идти!
― Если что-нибудь нужно, то лучше уж позови Эржи. Этот ведь ― недотепа, ― проговорил старик, глядя вслед парню. ― Не думаю, чтобы он много понимал и в портняжном деле. А ведь это замечательное ремесло, сынок! Величественная наука ― подправлять то, что скроено самим богом. Я и кривую спину выпрямляю, и вислым плечам придаю мужественную осанку и силу. А это что-то да значит, сыночек! ― И старый портной довольно взъерошил свои жидкие льняные волосенки. ― А жаль этого юнца: у него такое кроткое, милое лицо, ― прямо девице впору.
― Сегодня такой день, батюшка, что нет ничего невозможного.
― Это тоже верно! Но отведай, пожалуйста, вот этого жаркого. А что на полу оно побывало ― так ты не обращай внимания. Испечен у нас и хворост… Ты что, не любишь поросячьей головы, а?
― Да я ем, ем! Только ты так и не досказал о своей поездке в Буду.
― Вот я и говорю, как пришло официальное извещение, Ибрагим-паша сразу пришел в хорошее расположение духа. Видно, за ту девицу поприжал его султан. А тут он, не мешкая, отослал падишаху вещественные доказательства смерти цыганочки, меня же вызвал к себе, похлопал по плечу и говорит: «Вижу, правдивые вы и прямые люди. (Разумеется, что касается нас, Лештяков, то мы такими были и есть.) На вот, говорит, возьми безвозмездно ― приказ об освобождении твоего сына. Но, смотри, нечестивый, не вздумай кому-нибудь сказать, что получил его даром, а то ты мне всю коммерцию испортишь». Так вот и раздобыл я этот фирман.
― Н-да, поспешил немного.
― Кто? Я?!
― Нет. Паша.
― То есть как? Я не понимаю тебя.
― А вы взгляните вот сюда!
В распахнутую дверь, мило улыбаясь и кокетливо покачивая станом, впорхнула цыганочка Цинна. На ней была красивая кружевная блузка, поверх которой был надет красный ситцевый сарафан в черный горошек ― праздничное платье Эржики.
