Анатолий Жаренов - Искатель. 1973. Выпуск №2
— Ты забыл об Иванове? — буркнул Шухов. — В эту версию он не укладывается.
— Ему в нее и не надо укладываться, — сказал Кожохин. — Одного Комарова хватит за глаза. Представьте, что они оба подбирались к Назарову, только с разных сторон. Иванов не успел, помер. А старику удалось.
— Да, — вздохнул Шухов. — Вполне возможно. Но мне моя версия нравится.
— Каждый кулик… — ехидно сказал Кожохин.
Они продолжали стоять на крыльце, перебрасываясь фразами, глядели на двор, на соседние дома, прикидывали, где можно спрятать гипотетическую коробку так, чтобы она была под руками в любой момент.
— Эта баночка, — заметил Кожохин, — довольно размерная.
— Да. Аквариум у него был просторный. И высокий. Соображал Назаров, ничего не скажешь.
Кожохин заглянул в бочку для воды. Шухов укоризненно заметил:
— Не торопись. Ну тебя к дьяволу! Испортить все легко можно.
— Ладно, не буду, — виновато улыбнулся Кожохин. — Но что делать?
— Придем вечером, когда стемнеет. Старика Комарова надо на это время убрать. Вызовем его в отделение на предмет уточнения кое-каких деталей.
И коробка нашлась. Шухов мог торжествовать: его версия подтвердилась. Железная коробка мирно покоилась на крыше уборной, прикрытая грязной тряпкой. Со двора эту вещь увидеть было нельзя, ибо покатая крыша мешала обзору. Кожохин тихо выругался, снимая коробку. Уж очень просто все оказалось. Шухов взвесил коробку на ладони.
— Я же говорил, что мы гениальные ребята, — сказал он.
— Рановато радоваться, — хмуро заметил Кожохин, когда в отделении милиции в присутствии комиссии, созванной по этому случаю, коробка была вскрыта и глазам собравшихся предстали пятьдесят свеженьких пачек, в каждой из которых насчитывалось по десять тысяч рублей. — Банк он ограбил? Вроде такого у нас не водится. Задачка!
— Эта задачка для ученика седьмого класса, — сказал на другое утро Шухов. — Нам надо свою решать. Смотаюсь-ка я в Курск. Самое время сейчас.
Вернулся он через день. Зашел к Кожохину.
— Ну как? — спросил тот. — Подтвердилось с Ивановым? Или опять дырка от бублика?
Шухов положил на стол фотографию.
— Узнаешь?
— Что за черт? — воскликнул Кожохин, вскакивая со стула. — Этого не может быть.
Он перевернул фото: «На память о Ялте». Ругнулся, снова перевернул, рассматривая лица на карточке.
— Нет, вы все-таки объясните.
— А чего объяснять? — спросил, в свою очередь, Шухов. — По-моему, и так яснее ясного.
Кожохин бросил фото на стол. Поднял. Поднес к глазам. На него по-прежнему смотрели два улыбающихся лица.
— Нет, это никуда не годится, — только и произнес он.
— Еще как годится, — сказал Шухов, пряча фотографию. — Эта карточка и мне по мозгам ударила. У Иванова папаша живой оказался. Глухой как пень. И кажется, немножко того, заговаривается. Я уж было совсем отчаялся. Папаша мне про сына толкует, а я слушаю да семейный альбом машинально перелистываю. Ну и вдруг наткнулся на эту фотографию. Смотрю и глазам не верю. На обратном пути в самолете сидел и все думал: в чем же тут фокус? В общих чертах уяснил, как развивались события. Кстати, коробку сохранили?
— Должно быть. А что?
— Как что? Это сейчас единственная вещь, которая поможет уличить убийцу. Его только с поличным можно брать. Улик-то у нас фактически нет. Да, чуть не забыл. Охрана дома ведется. Не сняли?
— Нет.
— Отлично.
— Но как? — простонал Кожохин. — Не могу я сообразить ничего. Когда же был убит Назаров? Ведь без четверти четыре он был жив…
— Растолкую, — пообещал Шухов. — А может, ты сам догадаешься, а?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Три часа тридцать семь минут.
Поезд мягко тронулся с места. Глухо стукнули буфера. Иванов повертелся в купе, сбегал к проводнице, пожаловался на усталость, попросил поскорее принести постель. Назаров как сел, положил руку на мешок, так и не двинулся никуда. У него болела голова. Ночью спал плохо, все поглядывал на соседа по номеру, встал рано. Иванов же суетился, как стрекоза, заговаривал, смеялся беспричинно. Наконец уселся, раскрыл свой чемоданчик, вытащил колбасу, сыр, бутылку водки, водрузил все это на столик, предварительно сбросив с него лампу, позвал:
— Давай, Витя, подкрепимся малость.
Он уже звал его Витей. Назаров обращался подчеркнуто вежливо: «вы». По имени не называл, приглядывался, пытался сообразить, что за попутчик ему достался. Гадал: не то свой в доску, не то себе на уме. Похож вроде на уголовника. А в общем, черт его знает. От сыра не отказался. Покопавшись в своем чемодане, вытащил банку консервов, вяленую рыбку. Положил на стол:
— Закусочка вот.
Иванов налил полстакана, поднял, повертел перед носом, губами почмокал:
— Твое здоровье, Витя.
Выпил одним глотком, понюхал корочку, принялся рыбку раздирать. Назаров сосал сухой сыр. Сидел, привалившись к мешку спиной, глядел на летящие кусты за окном. Лениво подумал: «Плохо, что вдвоем в купе. Выйти куда понадобится, как быть? Мешок с собой тащить? Глупо, на подозрения наведет. В гостинице уже раз сглупил: догадался, дурак, под голову сунуть». Думать думал, а знал твердо: не расстанется с мешком, не оставит его. Пусть что угодно воображает попутчик. Пусть хоть за ненормального считает. Не бросит Назаров то, что досталось ему, что с неба свалилось, на горящих белых крыльях прилетело.
Дернулась, стукнула дверь, отъезжая в сторону. Проводница белье внесла. Брала рубли, головой качала, на водку поглядывая. Иванов ухмылялся, балабонил что-то. К пяти часам утихомирился. Пиджачок сбросил, на крючок повесил. Ботинки под лавку затолкал. Завалился в брюках под простыню, захрапел. Назаров подождал минут десять, поднялся, бочком пробрался к двери. Мешок нес с собой. Нажал на ручку, отодвинул дверь тихонько, выглянул в коридор. Быстро в туалет сбегал, вернулся, улегся. Иванов забормотал во сне, отвернулся лицом к стенке, задышал ровно.
В девять проводница принесла чай. В вагоне началось движение. К окнам прилепились пассажиры, курили, брились. Двери то и дело открывались. Иванов ушел в соседнее купе, там сели играть в карты, зашумели, устраиваясь, потом затихли.
В обед Иванов забежал на минуту, обшарил глазами купе, водку оставшуюся сцапал и опять к соседям надолго подался. Назарову сказал только:
— Ты не заболел, Витя?
— Да нет, — ответил Назаров и отвернулся к окну.
— Ну и ладно.
Ложась спать, Иванов внимательно оглядел попутчика и сказал, будто продолжая обеденный разговор:
— Чего грустить-то? Домой ведь едешь. Не в тюрьму…
