Павел Багряк - Оборотень
— Где сейчас преступники? — возвращаясь к делу, спросил министр.
— Эрнест Фойт — в тюрьме, профессор Грейчер — на свободе.
— Его приметы известны?
— И да и нет, — ответил Гард. — Дело запутанное. Сначала Грейчер украл внешность инспектора Таратуры, приметы которого нам хорошо известны. Но когда мы организовали погоню, он совершил ряд превращений, последовательно меняя внешность. На данный момент мне известны шесть человек, телами которых он воспользовался. Нужны энергичные меры для того, чтобы предупредить…
— Не понял, комиссар, — откровенно признался министр, прервав Гарда. — Вы это серьезно?
— Не волнуйтесь, комиссар Гард, — вмешался Пун, — и говорите яснее.
— Я не волнуюсь. Если у вас есть время, могу рассказать подробней. Все материалы… — Он запнулся на секунду. — Все материалы, господа, я захватил с собой.
— Что именно? — спросил Пун.
Гард поднялся, подошел к двери и открыл ее. В кабинет вошел Таратура в облике профессора Грейчера и вытянулся по стойке «смирно». Типично гражданская внешность — округлый животик, выпирающий из штанов, холеное лицо джентльмена — и эта нелепая стойка «смирно» вызывали невольную улыбку, но Гард, в отличие от министра и его заместителя, не улыбался.
— Вот так, господа, выглядел профессор Грейчер до первого превращения, когда он попал к нам, — сказал Гард.
Все еще улыбаясь, Воннел и Пун подошли к Таратуре и уставились на него, как европейские мальчишки могут уставиться на черного человека, впервые появившегося в их городе. Затем улыбки на их лицах сменились недоумением, а Воннел даже дотронулся до уха Таратуры так осторожно, словно оно могло взорваться.
— Можете идти, — сказал министр, и Таратура, ловко повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета.
Все сели на свои места, погруженные в размышления.
— Слушайте, Гард, — сказал после паузы Пун, — зачем вам все это нужно?
— Что именно, господин Пун?
— Да этот ваш… показ?
— Не понял.
Министр и заместитель переглянулись. По всей вероятности, они до сих пор не могли отнестись к делу серьезно, и коли так, то комиссар уже казался им полным кретином.
— У вас же есть оба преступника! — сказал министр, с полуслова поняв своего заместителя. — Фойт, как вы сказали, в тюрьме, а Грейчер — вот он!
И Воннел указал глазами на дверь.
— Это не Грейчер, а Таратура, — сказал Гард.
— Он может это доказать? — спросил Пун. — Вы посмотрите, как все получается: вы открыли страшное преступление, изловили двух убийц, и никто из них никуда не сбежал и не выкрал никаких чужих тел!
— А за отличный вымысел — спасибо! — добавил министр. — Очень приятно было читать, очень.
Гард оторопело смотрел на говорящих. Они экзаменуют его? Прощупывают? Просто шутят?
— Простите, господа, но Таратура не есть профессор Грейчер. Он отлично помнит, кто он, когда родился, чем занимается и кто у него друзья. Его биография и биография Грейчера не совпадают…
— Наш суд разберется в этом как надо, — сказал Воннел.
— Вы мне не доверяете, господин министр? — сухо сказал Гард.
— Зачем же так, комиссар…
— В таком случае поверьте мне. Тем более, что спасение Таратуры и всех пострадавших от перевоплощения, как и поиск преступника, — долг моей совести!
Министр поморщился, и Оскар Пун окончательно решил: премии не давать.
— Что же вы хотите? — раздраженно спросил Воннел.
— Прежде всего продемонстрировать вам записи допросов всех пострадавших.
— Зачем? — сказал Пун.
— Чтобы вы в полной мере ощутили трагедийность происходящего.
— Давайте, давайте, — оживился Воннел. — У вас в форме отчета?
— Нет, магнитофонные записи.
— Превосходно!
Гард вынул из портфеля портативный магнитофон и, прежде чем нажать пуск, извинился за маленькое предисловие, которое был вынужден сделать:
— Итак, господа, Грейчер выехал из полицейского управления в своей машине, имея внешность инспектора Таратуры. Он понимал, что его будут преследовать. Действительно, через семь минут после побега все посты получили мою телефонограмму с требованием задержать машину, а также приметы Таратуры. Первый сигнал о невероятном событии я получил из универмага «Бенкур и К0». Естественно, что профессор направился именно туда, где больше всего народа. Там он привел в действие аппарат перевоплощения и поменялся телами с человеком, голос которого вы сейчас услышите. Внимание, господа!
Гард включил магнитофон. На фоне гудящей толпы выделялся мужской голос, истерически шептавший:
«Умоляю вас, комиссар, умоляю! Быстрее врача! Со мной происходит что-то страшное! Уберите людей! Врача, комиссар, умоляю вас!..»
«Повторите рассказ о том, что с вами произошло». — Это был голос комиссара Гарда.
«Что? — спросил несчастный. — Что? Повторить? Это невозможно, комиссар! Он бежал по лестнице… столкнулся со мной… Я стоял вот тут… И вдруг мне в глаза блеснул зеленый луч… О Боже, как это страшно!.. Я на мгновение потерял сознание, а когда пришел в себя… Комиссар, умоляю вас — врача!.. Это не мои руки! Не мои руки! Не моя голова! Не мой голос! Я не в своем уме, комиссар? Мне все это кажется? О Боже!..»
«Куда делся тот человек, что столкнулся с вами на лестнице?»
«Не знаю, комиссар, я больше ничего не знаю! Я взглянул в зеркало и вдруг увидел, что мой костюм сидит не на мне!.. Понимаете? Это страшно!..»
Гард выключил магнитофон:
— Вы слышали, господа, голос первой жертвы: студента Джосайя Болвуда. Он приобрел внешность инспектора Таратуры, а с его внешностью профессор последовал дальше.
— Как скоро вы прибыли на место происшествия? — спросил Пун.
— Через шесть минут.
— Профессор не мог далеко уйти.
— Но мы потратили массу времени для того, чтобы установить его новые приметы.
— Почему же? — спросил Воннел. — Ведь студент был с вами.
— Но в таком состоянии, господин министр, что не мог описать свою внешность. Когда же мы привели его в чувство, выяснилось, что мы вообще плохо знаем свою внешность, — во всяком случае, гораздо хуже, чем чужую. И потому нам пришлось ехать домой к Болвуду, чтобы там добывать его фотографию. На все на это у нас ушло еще двадцать четыре минуты, а за это время…
— Ну, ну, что случилось за это время? — с интересом спросил Воннел.
— Вот вторая запись, господа.
С магнитофонной ленты отделился мужской голос с приятной баритональной окраской:
«Я интеллигентная женщина, комиссар, и понимаю, что, если дело дошло до воровства наружности, мир стоит на краю гибели…»
Министр не удержался и захохотал:
