Виктор Михайлов - Стражи Студеного моря
— Ты чего смеешься? — не получив ответа, переспросил Федя.
— Так, своим мыслям, — примиряюще сказал Нагорный.
В это время, меняя курс, «Вьюга» легла на борт, и матросов швырнуло к двери. Затаив дыхание, они наблюдали за тем, как медленно выравнивался корабль.
— Что, Федя, небось от страха душа закатилась в пятки? — спросил матрос Лаушкин.
— На море всякое бывает, — с видом бывалого моряка ответил Тулупов. — Мне вот один мичман рассказывал: есть такие моря, где вода от соли тяжелее железа. Якорь бросят, а он не тонет. Второй бросят — тоже не тонет! Кругом акулы так и шныряют, а боцман кричит: «Чего, салаги, смотрите?! А ну, бросайтесь в море топить якоря!»
— Ты же сказал, Федя, в море акулы, — напомнил, сдерживая улыбку, Нагорный.
— Ничего не поделаешь — служба! — ответил Федя. — Боцман приказывает — выполняй!
— Ну, ну, трави, Федя, через клюз помалу! — подмигнув Андрею, Сказал Лаушкин: он был любителем морских словечек.
Снова удар большой волны пришелся по борту, и их швырнуло к двери, ведущей на ют.
Нагорный подумал о том, что наверху сейчас волны врываются на полубак до самого волнореза… Почему-то, думая о волне, в поисках сравнений Андрей представлял себе оркестровую раковину в городском парке. Эта раковина, где по выходным дням играл духовой оркестр, была удивительно похожа на большую взметнувшуюся волну.
Размышления Нагорного прервал боцман. Ясачный, ступая медленно, вразвалку, неслышно подошел к ним. Взял из рук Андрея кранец, придирчиво проверил оплетку, затем, окинув взглядом матросов, приказал:
— Комендор Нагорный, впередсмотрящим! Заступите на вахту в первую смену! Одежда штормовая!
Повторив приказание, Нагорный спустился в кубрик, натянул стеганые брюки, резиновые сапоги, теплую с капюшоном куртку и поднялся на полубак.
Ветер гнал большую океанскую волну. Высоко вздымаясь, волна ударялась о нос корабля и в еще неутраченном порыве разбивалась о волнорез, обдавая пушку и надстройки полубака стывшими на лету брызгами. Всматриваясь в едва различимую линию горизонта, Нагорный держался за штормовой леер. Каждый новый пенистый вал с грохотом и свистом обрушивался на полубак, потом медленно откатывался назад, стекал через шпигаты и вновь с еще большей яростью бросался на корабль.
По колени в воде, обледенев на ветру, Нагорный нес вахту. Его брови заиндевели, над форштевнем вздымался новый вал, он инстинктивно закрывал глаза, и удар волны вызывал зримое ощущение яркой вспышки. После очередного, захватившего дыхание удара он открыл глаза и увидел среди мятущихся волн и косматых облаков мелькнувший красный огонек.
«Почудилось», — подумал Нагорный, но в это мгновение огонек вновь вспыхнул, и новый вал ледяной воды обрушился на комендора, увлекая его за собой. Андрей покатился по палубе, перелетел через волнорез и ударился о пушку. Вскочив, он вцепился руками в гриб вентиляционной шахты и уже движимый одним чувством долга крикнул:
— Слева пять вижу красный огонь!..
В этот день дрифтерный сейнер «Вайгач», приписанный к моторно-рыболовецкой станции порта Георгий, вышел в море на разведку рыбы.
В четырнадцать часов радист сейнера поднялся в ходовую рубку и передал капитану штормовое предостережение:
«…Через пять-шесть часов в семьдесят четвертом районе ожидается усиление северо-западного ветра до шести-семи баллов».
Капитан рыболовецкого судна Михаил Григорьевич Вергун был маленький, щупленький человек с морщинистым, задубенелым от лютых ветров лицом. Самым примечательным в его внешности были глаза — ярко-голубые, по-детски чистые.
Вергун прочитал радиограмму и склонился над штурманским столом. Несколько минут он стоял молча, внимательно изучая карту, потом ткнул пальцем в район Гончаковки и сказал штурману:
— Переждем. Определяйся, Кузьмич.
Александр Кузьмич Плицын — молодой моряк, только в прошлом году окончивший Мурманское мореходное училище, уже научился понимать немногословную речь своего капитана.
Вергун решил переждать шторм в спокойных водах губы Тюленьей, около Гончаковки.
Штурман взял несколько пеленгов на ближние мысы, определил свое место на карте и проложил курс.
«Вайгач» развернулся и пошел к Тюленьей.
Немного погодя в рубку явился помощник капитана Щелкунов. Он долго стоял, мялся и наконец решился:
— Михаил Григорьевич, идешь в Гончаковку?
— Знаешь, чего спрашиваешь? — проворчал Вергун. Его все больше начинало беспокоить море. Он выходил на мостик, пытливо всматривался в потемневшее небо.
— Может, сойдем на берег? — начал Щелкунов.
— Это еще зачем?!
Вергун отлично знал, что в Гончаковке помощник пополнял свои запасы спирта.
— Хлеба свежего возьмем, наш почерствел, команда ругается, — нашелся помощник.
— На рейде встанем, — отрезал Вергун.
Щелкунов повздыхал и спустился вниз. Это был высокий человек, с округлыми опущенными плечами, впалой грудью и маленьким, но выдающимся вперед животиком. Прохор Степанович носил бородку клинышком и длинные, свисающие книзу усы. Если помощник был кому-то нужен, его можно было найти по устоявшемуся запаху спирта. Щелкунов объяснял этот запах хронической зубной болью. Мучавший зуб успокаивался лишь тогда, когда в дупле лежала ватка, смоченная спиртом. Правда, однажды матрос красил с плотика корпус сейнера и, заглянув в иллюминатор, увидел, как помощник вошел к себе в каюту, запер дверь, налил граненый стаканчик спирту, осушил его залпом и, крякнув, закатил от восторга глаза. Очевидцу вскоре пришлось уйти с сейнера «по собственному желанию»: Щелкунов донял его мелкими и злыми придирками. Характер у Прохора Степановича был скверный, и если Вергун терпел его на сейнере, то только потому, что Щелкунов слыл большим мастером по засолу сельди и, как рачительный хозяин, берег шкиперское имущество и рыболовную снасть.
Было безветренно. Словно предчувствуя шторм, над морем с беспокойным криком носились чайки.
Остров Клюев уже маячил на горизонте, когда подули первые сильные порывы ветра.
Передвинув ручку машинного телеграфа на «Самый полный», Вергун снял крышку переговорника:
— Тима, прибавь обороты.
Помощник механика Тима в этом плавании был за старшего. Механик выдавал замуж дочку и, получив по этому случаю отпуск, выехал в Кандалакшу.
Насвистывая, Тима пошел к тахометру. Он всегда свистел, когда в машинном отделении отсутствовал старший. Механик говорил, что у них, он сам был из Колы, свистунов загоняют в бутылку.
Стрелка тахометра приплясывала на красной черте, показывая предельное число оборотов для видавшего виды двигателя.
