Ольга Шалацкая - Маевка
— Мы же дали слово студентам-политехникам, — ответила Маня, зевая.
— Была охота! Как же ты не соображаешь, что эти все важные денежные гуси с весом и положением? У Сапфирова сразу можно будет занять рублей пятьдесят. Он и слова не скажет — даст; пусть только попадется к нам на крючок, уж и не отделается.
— В таком случае, побоку студентов. Пиши, Надя, согласны. Пусть возьмут с собой побольше конфект и вина.
Надюша присела к столу и быстро написала ответ. После этого позвонила служанку и велела передать записку денщику.
Девицы еще некоторое время совещались между собой, причем в разговоре деятельное участие принимала их субретка Дуня.
Надюша убрала голову и надела пеньюар; Валя тоже оделась к лицу, только Маня продолжала лежать в постели и нежиться.
Подали самовар, а к нему сливки, сухари, пирожное; разливала чай и хозяйничала горничная.
Маня, лежа в постели, пила чай с ложечки и закусывала бисквитом.
— Как хотите, господа, только я советую воспользоваться этим случаем и как можно больше выгод извлечь из него. Здесь дело идет не о простом времяпрепровождении, а о более существенном. Если это правда, что Барков носит с собой деньги…
— То что?
— Очень просто… Где тот пузырек с опиумом, который подарил тебе провизор?
— Ну, что ты, Надя!.. Разве можно?
— Дай мне на всякий случай! — Надюша нагнулась к самому уху подруги и зашептала что-то. Дуня вторила им, энергично разводя руками.
— О чем вы секретничаете? — спросила Маня.
— Эта Надя просто ужасная женщина, — смеялась Валентина; — удивительные у нее комбинации. Недаром студенты прозвали ее Эльфой.
— «За красу я получила первый приз, исполняют все мужчины мой каприз…» — запела Надя, покружилась по комнате с соответствующими жестами, подбежала к зеркалу, коснулась слегка медвежьей лапкой своих щек и вскричала:
— Однако, пора завтракать! Я прикажу сделать омлет, а там и одеваться.
Напевая и подпрыгивая, она побежала в кухню.
Мрачнее ночи возвращался Семен; напрасно только он бил ноги и потратил время: девицы ничего не сочли нужным дать ему, а тут, в довершение горечи, встретилась Матреша, соседская горничная, и звала к себе вечером.
— Господа уезжают на дачу, остаюсь одна. Приходите. Вместе поедем за Днепр. Вы меня покатаете с американских гор. Я ужасно обожаю катанье с военными!
Семен, приложив руку к козырьку своей фуражки, пообещал. Волей-неволей он должен исполнить «лыцарское слово»; поедут бариновы рейтузы к татарину, даст полтинник, а может быть, и целковый; татары любят покупать старье, а нельзя не угостить девицу.
Осененный этой идеей, Семен воспрянул духом и с веселым видом вручил барину письмо.
Вскоре подошел Максим с корзиной, наполненной вином и закусками.
Урчаев занялся своим туалетом и по окончании его уже собирался выйти, как в комнату влетел молодой человек а светлом клетчатом костюме, цветном белье, лакированных ботинках, с цилиндром в руке.
— Едва мог вас отыскать, дорогой Павел Иосафыч, — начал он, расшаркиваясь. — Извините, что я прямо к вам без церемонии.
— Весьма рад, — ответил Урчаев: — вместе зайдем за Сапфировым.
— Я больше насчет фей. Желал бы знать, будут ли они с нами. Иначе пирушка не имеет смысла.
— Как же, будут; вот получил письмо… Прелестные девицы. Я с ними давно знаком. И знаете, вполне приличные, с образованием. Их зовут у нас тремя грациями. Младшей не более 17 лет.
Приятели вышли на улицу. Семен, перекинув на левую руку корзину, следовал за ними на почтительном расстоянии.
Теплый пахучий ветерок действовал опьяняюще, ударял в голову и волновал кровь.
Аромат цветущих деревьев разносился всюду, насыщая воздух своими испарениями. Пахло клейкими молодыми листочками тополей, березы, акаций и каким-то особенным медовым запахом. Манило в поле, в лес, подальше от душных, пыльных улиц и раскаленных каменных построек.
Урчаев громко говорил с приятелем о красивых женщинах, а Семен, у которого при виде Баркова воскресла вновь надежда получить на чай, слагал в своей голове обращение к какому то неведомому неумолимому божеству: «Не введи во искушение с бариновыми рейтузами, и да наградит меня этот господин своей щедростью».
— Вы человека с собой берете? — осведомился Барков.
— Нет, я держусь того мнения, что люди в подобных случаях совершенно лишние. Притом Сапфиров не то, что мы с вами — вольные птицы: он семейный и, между нами будь сказано, ужасно боится своей жены: дама — самодур. Бывало, она его из клуба вызывала, когда он поздно засидится за картами. По-моему, удобнее келейно порезвиться на лоне природы, этак оживиться немного. Я же прекрасно умею грести, у Дороховского имеется моя собственная лодка и он воскреснет с моим появлением.
— В таком случае я вам помогу: у нас в имении как раз протекает Десна, я тоже вырос на воде.
Они подошли к площади, по правую сторону которой тянулись скверы, а с левой присутственные места. Два массивных собора красовались vis-Ю-vis; солнце весело переливалось на позолоте их куполов.
— Будьте любезны, подождите меня в одном из этих скверов, а я на минуту зайду в присутствие к Сапфирову.
С этими словами Урчаев исчез.
Барков вошел в сквер, уселся на скамейке, положил ногу на ногу, вынул портсигар и закурил папиросу. А Семен, с корзиной в руках, выстроился перед ним в струнку и устремил неописуемо жаждущий взгляд в лицо молодого человека.
Урчаев, позвякивая шпорами и возбуждая зависть своею красивою внешностью у геморроидальных чиновников, прошел через канцелярию в отделение Сапфирова.
Сапфиров — мужчина среднего роста, плотный, с дряблым лицом, светлыми выцветшими глазами, почти седой, сидел в кресле и, посасывая сигару, просматривал какую-то бумагу, готовясь ее подписать.
— А, Павел Иосафыч! — приветствовал он Урчаева, подавая мягкую выхоленную руку с двумя большими перстнями на пальцах. — Занят по горло. Присядьте пока!
Урчаев, пристукнув шпорами, сел поодаль и, вынув носовой платок, отер лоб.
— А как же наш пикник? Вы вчера изъявили согласие отправиться на лоно природы, — сказал капитан, с ужасом созерцая целую груду бумаг, наваленных на столе перед Сапфировым.
— Сейчас, сейчас… Я вот только эту бумажонку, потом другую… Мы это быстро сделаем, — отвечал Сапфиров, держа во рту совершенно потухшую сигару.
— Не угодно ли, — сделал он изящный жест в сторону газет и стоявших на столе сигар.
— Merci, — ответил Урчаев и, выкурив с антрактами три сигары, все еще видел, что Сапфиров, олимпийски величественный, как Зевс, углублен в чтение и подписывание бумаг.
