Геннадий Гусаченко - Покаяние
Хорошо лежать просто так и думать… Совершать экскурс в прошлое…
…Когда торпедный электрик с нашей подводной лодки К-136 Владька Рюмшин, хлюпая расквашенным носом, вернул мне украденную у меня нейлоновую японскую тенниску радужной расцветки, радости моей не было предела. И то правда — очень уж привлекательно я в ней смотрелся.
Конечно, каждый сам себе нравится, особенно, на фотографиях юных лет, но не каждый, словно Нарцисс, любуется своим отражением. То нос картошкой, то губы вареники. Волосёнки жиденькие на голове или уши оттопыренные торчат. Глаза бесцветные под белесыми ресницами смотрят невыразительно. Конопушки, веснушки, родинки — да мало ли других изъянов на лице?!
А я глядел в зеркало вполне довольный собой: не Ален Делон, но паренёк симпатичный, девчонкам нравлюсь, факт. Пора показать себя и на людей посмотреть.
Сбрызнув тенниску «Шипром», я вышел из каюты и поднялся наверх.
Модная тенниска в сочетании с приятной внешностью придавала уверенности прогулкам по просторной палубе «Советского Союза». Но праздное шатание по коридорам лайнера, однообразный свинцово–серый пейзаж Берингова моря скоро наскучили, да и прохладно было на верхней палубе, и я спустился вниз, на «улицу Ленинскую» — так на «Советском Союзе» называли длинный проход между каютами третьего класса.
Напомню, что это бывшее германское пассажирское судно, ранее называлось «Ganza» и досталось нашей стране в качестве трофея. Когда–то здесь прогуливались важные немецкие тузы: фашистские генералы, нацистские вожди. Теперь здесь прохаживались расфуфыренные уборщицы кают — номерные, официантки, работницы камбуза, медики и прочие девицы и молодящиеся дамы из судовой обслуги лайнера. Они надеялись подцепить на ночку–другую красавчика–отпускника. Офицерика, рыбака–промысловика или лётчика с полным карманом денег. А если повезёт, то и выйти замуж. Последнее, впрочем, не входило в планы молодых и резвых морячков, заполонивших судно. Дорвавшиеся до свободы служивые, блистая морской формой, пожирали взглядами выставленный напоказ «товар» на «Ленинской». Выбор большой, но у простого солдата или матроса, уволенного в запас, значительно меньше шансов против сияющих офицеров и моряков комсостава. Однако, будем посмотреть…
Центральный коридор с множеством боковых трапов, украшенных резными перилами, заканчивался входом в кинозал.
От нечего делать я пошёл смотреть фильм. В дверях меня остановила миловидная женщина лет двадцати восьми с короткой стрижкой тёмно–русых волос. Бросив короткий взгляд на мои флотские брюки, она, не приняв во внимание тенниску «на выпуск», безошибочно угадала, кто стоит перед ней.
— Ваш билетик, товарищ матрос?! — обнажая в улыбке золотые коронки зубов, спросила контролёр–билетёр. Улыбаясь сочными, накрашенными перламутровой помадой губами, поигрывая ключиком от каюты, чуть насмешливо спросила она, продолжая разглядывать меня, как смотрят на шаловливого котёнка, прежде чем схватить его.
— А что, разве для военнослужащих вход платный? — «включил я дурака».
— Да уж такого симпатюльку так пропущу, — кокетливо ответила она. — Демобилизованный, что ли?
— Да нет ещё… Еду во Владивосток сдавать экзамены в университет. Поступлю — тогда и службе конец.
— Во Владивосток? — зыркнула на меня зелёными глазами контролёр, отрывая между тем корешки билетов у кинозрителей, спешащих занять укромные места, где можно целоваться в темноте.
— Да, на отделение японского языка, — толкаясь в проходе и мешая входящим, ответил я, поймав себя на мысли, что любуюсь ложбинкой на её слегка декольтированной белой груди.
— Ну, так я пройду? — сделал я робкую попытку протиснуться в зал вслед за плюгавеньким сухопутным лейтенантом, ведомым за руку тучной пассией с «улицы Ленинской».
— А едешь к кому? К папе с мамой? — с загадочной улыбкой придержала меня за подол тенниски хозяйка кинозала.
— Да, нет… Мои родители в Сибири… Так, в квартире камчатской учительницы пока надеюсь перетолкаться…
Её глаза вспыхнули, щёки зарделись. А я не мог оторвать своих глаз от её открытых плеч. Присосаться бы к ним губами, утопить лицо в этой бросающей в жар ложбинке и целовать, целовать…
Она перехватила мой страждущий взгляд, и, видимо, чётко определила ход мыслей матросика, ищущего женской ласки.
Свет в кинозале погас. Влюблённые парочки, пожимая руки и всё другое, склонились для поцелуев.
Билетёрша прикрыла дверь передо мной.
— Фильм старый… «Баллада о солдате»… Не видел, что ли?
— Видел…
— Ну, так давай лучше по «Ленинской» пройдёмся… Меня Валей зовут.
— А я Гена.
— Сладкое имя. Конфетка… Как и ты сам. — Она зажмурилась и часто–часто постучала мелкими ровными зубками:
— Ам–ам… Съем тебя!
Подхватила меня под руку и повела по длинному межкаютному коридору, у стен которого со скучающим видом не солоно хлебавши стояли те, кто ждал царевну-Лебедь или царевича Гвидона. Валя с гордым видом, словно на подиуме, простучала шпильками туфель.
Под молчаливо–завистливые взгляды «ленинцев» миновали мы длинный коридор и поднялись на шлюпочную палубу.
Уже стемнело. В свете топовых огней мы стояли некоторое время, стиснутые обоюдными объятиями, слившись в долгом поцелуе.
— Всё, — сказала она. — Не могу больше…
— Да, — согласился я… — Ветрено… И прохладно…
— Конфетка! Ты, что, не понял? Терпенья нет! Салажо–онок! — залилась она смехом. — Пошли скорее!
Заведуя кинозалом лайнера, ей не составило труда взять у номерной ключ от самой дорогой каюты люкс–класса, в роскошных аппартаментах которой когда–то занимались любовью высокопоставленные особы германского рейха.
С широченной кровати красного дерева, инкрустированной слоновой костью, застеленной шикарными простынями, расшитыми по краям тончайшим инеем кружев, неслышно опустилась на ворсистый ковёр тенниска, шмякнулся вместе со штанами флотский ремень. Туда же полетели туфли на шпильках — «гвоздиках», трикотиновое платье и прочие прибамбасы секс–озабоченной труженицы кинопроката из Дальневосточного морского пароходства.
Сквозь тонкий нежно–розовый нейлон «комбинашки» виднелись очертания нагого тела. Не владея собой, я обхватил его, горячее и податливое, чувствуя, как оно тает в моих объятиях. Прикоснулся губами к её губам, и лёгкая дрожь пробежала по ней. Щёки Валентины порозовели, миловидное лицо с завитками волос у висков запылало, и глаза заблестели от возбуждения. Желание разгоралось в ней диким пламенем. Охваченная не сдерживаемыми эмоциями, разомлевшая, она схватила мою руку и прижала к груди. Ощущая, как и сам наливаюсь теплом, исходящим от упругой выпуклости, я подумал, что никогда прежде не испытывал чего–либо настолько приятного и совершенного. Потерявшись в мире пьянящих ощущений, трепетал от прикосновений и поцелуев, от рвущихся из неё стонов страсти. Отдавшись на волю чувств, она отзывалась на каждое моё движение бурными ласками.
