Владимир Тучков - Ставка больше, чем жизнь
Конечно, все принесенные публикой стволы надежно покоятся в стальном несгораемом шкафу, каждый в своей либо пронумерованной, либо именной ячейке. Однако люди «У Гиви» собираются такие, что и с одними столовыми ножами способны устроить Ватерлоо.
Танцор глянул на часы: 4:08. Скоро, совсем уже скоро публика начнет сползать в усталое отупение. И тогда можно будет расслабиться. Прикинул в уме – в кармане уже около сотни, так сказать, чаевые, которыми его одарили благодарные девицы, баксов по десять-двадцать каждая, за то, что он дал им почувствовать себя дамами. Хоть и непродолжительно, и за деньги, но тем не менее.
Тем не менее, – это искусство, что бы ни шипели паразиты с валентиновских дач.
Он подошел к подружке какого-то замзава с Петровки (может, правда и жена, чем черт ни шутит), которая игриво поманила его пальчиком, крепко подхватил её и начал артистично волочить по полу. Именно артистично, несмотря на то, что музыканты были уже в изрядном ужоре, а Чак со своей дудкой вообще забрел в какую-то, блин, китайскую мелодику.
И тут внимание Танцора привлекла странная, необычная для всего здешнего уклада, парочка. Он какой-то чрезвычайно субтильный даже по меркам Российской государственной библиотеки, обшарпанный, но с дорогим мобильником. Она – с бешенными глазами и с короткошерстной головой, словно только что вымытой фантой.
Они льнут друг к другу, топчутся не в такт с музыкой.
И вдруг девица расстегивает брюки своего дружка и начинает энергично мастурбировать.
Танцор, которому на работе уже давно на все наплевать, кроме, разве что возможных, но ни разу еще, к счастью, не происшедших перестрелок, с интересом смотрит на черноформенных парней у входа. Они-то должны поддерживать в заведении нравственность на должном уровне, который должен соответствовать консервативным запросам публики. Это ведь, блин, не какой-нибудь университетский кампус!
Однако секьюрити, видимо, притомились и, как и Танцор, находятся в предвкушении окончания смены.
Наступает кульминация, мозгляк роняет на пол мобильник, начинает конвульсировать, и орать в полсилы ослиного голоса.
И вдруг бешенная девица, расстегивает сумку, незаметно, лишь один Танцор видит, достает гранату, маленькую – Ф-1, выдергивает чеку, сует гранату в брюки и стискивает дружка в объятьях.
Танцор, который трезв, действует молниеносно и, естественно, оптимально для себя. Изо всей силы отпихнув подругу милицейского чина, но скорее, оттолкнувшись от нее, он бросается как можно дальше от безумной пары и летит головой вперед.
За мизерное время полета в голове прощелкиваются варианты, от более простых к более невероятным: «Шиза блядская – ревность – двое заказанных и обреченных – Ромео, блин, с Джульеттой выискались – не углядели, козлы, от героина повело».
И уже на полу, в ожидании взрыва, зачем-то загородив затылок ладонями, которые такие хрупкие, такие ненадежные против бешенных осколков, Танцор заканчивает перебор версий: «Самурайщины начитались» и «А ведь и не жили еще, засранцы!»
И тут же зал наполняется кошмаром. После взрыва, который должен был в этой тесноте оглушить, как минимум трехкратно отраженной ударной волной, но почему-то до конца не оглушил, в сознание врываются истеричные крики, два-три предсмертных стона, грохот опрокидываемых столов и стульев, звон бьющейся посуды.
Танцор не оборачивается. Ему незачем. Он все это уже видел шесть лет назад, когда в Мадриде баски взорвали уличное кафе. Он не хочет больше этого видеть, поскольку такое зрелище не на один день выбивает из колеи. Разорванные животы, вывалившиеся кишки, мозги, словно сливочный крем, обляпавшие лица тех, кому повезло, кто находился метрах в двадцати от взрыва.
Танцор вспомнил, как тогда, когда он тоже лежал, перед его лицом судорожно сгибала и разгибала пальцы чья-то оторванная кисть руки. От этого воспоминания Танцора вырвало.
Да, он сделал все правильно. Лишь из носа текла кровь. Но нигде не зацепило.
Через пять секунд после взрыва он понимает, что пора вставать. Иначе затопчут. И начинает примеряться, где можно опереться рукой, чтобы не распороть ладонь осколком тарелки или ещё чего-нибудь. И не вляпаться в кровь. Или в дерьмо. Да, по мадридскому опыту он знает, что может быть и такой сюрприз.
И неожиданно видит перед собой лопатник. Основательный. Даже респектабельный, если судить по коже и по толщине. И даже запах от него как бы исходит. Нужный запах, правильный.
Рука, существенно опередив мысли, мгновенно хватает вожделенный предмет.
И лишь потом Танцор начинает соображать, что даже в этой заварухе этот поступок ему могут не простить. Если, конечно, кто-нибудь заметил. Более того, заваруха будет считаться отягчающим моментом, и его от чистого сердца шлепнут по законам военного времени как мародера.
Поэтому, воспользовавшись сутолокой, искренне сочувствуя Гиви, на которого свалилось такое горе, Танцор самым естественным образом, якобы по делу, в Париж, лечить носовое кровотечение, вышмыгивает через служебный вход. И даже выволакивает с собой Манку, глупую и неразумную. Ведь не совсем же он скотина, ведь надо же спасать коллегу от муровских разбирательств, которые ей сейчас, с уже начинающимся в голове похмелье, пережить было бы очень нелегко.
Лопатник приятно, словно средиземноморский бриз, холодит верх живота, привыкая к новому месту обитания. В голове радостно скачет шкурная радость, которую умный русский народ сформулировал в форме четкой поговорки: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Отойдя от места, куда с завываниями сирен спешили бригады скорой помощи и ментовские спецы, метров пятьсот, Танцор грязно выругался, что с русскими людьми в момент сильных переживаний случается нередко.
Однако самые переживания начались уже потом, на следующее утро, которое уже, собственно, наступало.
***
Придя домой, Танцор, не разувшись и не вымыв рук, скрупулезно исследовал содержимое всех главных отделений и вспомогательных закутков просторного, как офис живущей вольготно фирмы, бумажника. И извлек из его недр:
– пять с мелочью штук баксов,
– пластиковую карту Visa, прочитывать имя владельца которой, тисненое латиницей, поленился,
– ещё три каких-то одинаковых карточки,
– ключи, по-видимому, от какого-нибудь шикарного джипа или лендловера,
– какие-то сложенные вчетверо листки, на каждом из которых добротный лазерный принтер старательно отпечатал: «Инструкция в» – 1», Инструкция в»2», «Инструкция в» – 3»,
– пять рецептов с весьма подозрительными именем, отчеством и фамилией врача, выписавшего их, которого звали «Иваном Ивановичем Петровым»,
