Владимир Дружинин - Тропа Селим-хана
А ведь застава раньше считалась передовой! Да, не повезло…
Сивцов разволновался и ускорил шаг. Взять вопрос комплектования! Разумеется, нельзя требовать отборных лыжников, обученных альпинистов, но все-таки… Вон по каким кручам, по каким зубцам проложена линия границы! Летом шею сломать можно, а уж зимой, когда пурга валит с ног… Было бы правильнее назначать на самый трудный участок солдат покрепче, посильнее телом и духом. А то… Взять хотя бы Тверских. В прошлом у него ряд проступков: пререкания, а один раз даже выпивка. Спрашивается: если его в резерве при штабе отряда не могли наставить на истинный путь, то почему Сивцов должен исправить! Одни словечки Тверских чего стоят — «классно!», «железно!» Тьфу!
На заставе Тверских немного подтянулся, но все же один неприятный казус был. Поступила жалоба от местного жителя. Пришлось дать взыскание и напомнить, что негоже так себя вести советскому воину, да еще сыну Никифора Тверских, героя-пограничника.
Сивцов за всех в ответе. И никого не касается, что у Сивцова четвертый месяц нет замполита…
Размашистой походкой Сивцов спускался по травяному склону. Солнце уже золотило гребни хребта; первый луч скользнул в долину, зажег капли росы на траве, уперся в белый дувал заставы.
В домике еще спали. Сивцов встал на цыпочки и тихо, чтобы не разбудить жену и пятилетнюю Верочку, прошел к кровати. Лег, накрылся шинелью, свесил ноги в тяжелых сапогах.
Через два часа его разбудили. Звонили из комендатуры. Пока Сивцов бежал к телефону, на ходу надевая гимнастерку, ночная тревога вновь ожила для него. Вдруг он что-нибудь упустил! Но нет, голос дежурного в трубке был будничный, спокойный.
— Слышь, Петрович! Ты намерен пахать контрольную полосу?
Сивцов повеселел. Да, о кабанах можно забыть. Намерен ли он пахать? Непременно. А то совсем зарастет.
— Давай людей. Трактор свободен.
Начинался новый день на заставе. Начинался обычно. Солдаты выносили на солнце плащи и шинели, отсыревшие в наряде. В умывалке звенели рукомойники. Старшина Кондратович, коренастый, румяный белорус, выбежав в трусах к турнику, подскочил, завертелся, спрыгнул наземь, похлопал в ладоши.
— Тверских за трактором, — сказал Сивцов старшине.
— У нас еще есть водитель, комбайнер даже. Коломиец Степан. Тверских я отпустил, — разминая ладони, сказал старшина. — Он с собакой занимается.
— Что ж, это неплохо. Пусть тренирует Гайку. Раз так, за трактором пойдет Коломиец с напарником.
— Товарищ капитан, — старшина смутился, — Тверских на кочевье просится. Я думаю, можно разрешить. На вечер, в воскресенье.
— А по-моему, нельзя, — отрезал Сивцов. — Опять мне краснеть из-за него?
— Он осознал, товарищ капитан.
— Нечего ему там делать.
Капитан круто повернулся. Всегда старшина защищает Тверских, не хочет понять…
В канцелярии он включил репродуктор. Москва передавала последние известия. Целинные земли сдают хлеб. Ангара остановлена мощной плотиной. Сивцов слушал, делал заметки в тетради для беседы с солдатами.
О ночной тревоге он уже не вспоминал.
2
Тверских и молодой белобровый солдат Баев с собакой Гайкой сошли с большака и углубились в лес.
Гайка шла степенно, слегка натягивая поводок. Вдруг черный комочек мелькнул в траве, укатился под валежник. Гайка шарахнулась в сторону.
— Ты брось, брось, Гайка, не дури! — сказал Тверских, сдерживая собаку. — Это же мышка, глупая ты! Срамишь меня. Служебная собака, а мышей боишься. Эх, ты! Просто стыдно…
Гайка уже забыла про мышь. Она заинтересовалась птицей, гомонившей в кустарнике. Навострила уши, потянула поводок.
— Фу! Гайка! Была бы ты охотничьим псом… тогда другое дело…
Баев отстал; он залез в малинник и набивал рот ягодами. Круглое лицо его сияло от удовольствия.
— Ты не подводи меня, — увещевал Тверских Гайку, — ладно? И тебе хорошо будет, и мне. Глядишь, и похвалят нас. Может, капитан меня на кочевку отпустит.
Тверских дал выход наболевшему чувству. Кочевье манило его по очень простой причине: там Лалико.
Познакомился он с ней весной в Сакуртало, в Доме культуры. Они танцевали. Большие глаза Лалико, черные, строгие, смотрели на солдата испытующе и, как ему показалось, не без симпатии. На прощанье он сказал уверенным и несколько небрежным тоном, что будет ждать ее в ближайшую субботу, в семь вечера, у ворот городского парка. «Не знаю», — ответила она смущенно и, к недоумению Игоря, не пришла. Он узнал ее адрес, разыскал дом на окраине Сакуртало. Калитку открыл отец. «Лалико нет дома», — сказал он, смерив солдата суровым взглядом. А только сейчас алела в саду косынка девушки! Стояла там, под навесом из виноградных лоз, и убежала! Через день Игорь повторил визит. Стучать он, однако, не осмелился. Долго бродил вокруг, ждал, не выйдет ли Лалико за водой к фонтану, не откроет ли ее рука окно.
Дом словно вымер. Солдат подозвал мальчишек, гонявших мяч, и те подтвердили, что хозяев нет, уехали в горы, на кочевку.
В тот же вечер сгоряча Игорь написал письмо Лалико. Не все получилось так, как надо, в этом письме, и солдат жалел потом, что опустил его в ящик. Были там и упреки — исчезла, мол, не предупредив, — и жалобы. Не привык-де он, Игорь Тверских, к такому обращению.
Лалико не ответила. Игорь послал второе письмо, но и оно осталось безответным.
Стороной он выяснил, что отец Лалико, Арсен Давиташвили, лучший чабан колхоза имени Руставели, — человек старозаветных правил. Сам подбирает жениха для дочери. Сватаются за нее двое: армейский офицер-украинец и местный горожанин-грузин, технорук консервного завода.
С горя Игорь решил выпить и прибыл в казарму из увольнения навеселе. Получил взыскание. В третьем письме убеждал Лалико не подчиняться тирану-отцу. Лалико по-прежнему молчала…
Вскоре Игоря перевели на заставу. И вот недавно нежданно-негаданно он встретил Лалико. Шел с пакетом в комендатуру, а она гнала по дороге тонконогого бурого бычка и словно не узнала Игоря. Он загородил ей путь, остановил, шутя потребовал пропуск в пограничную зону. Она показала. Тронула хворостиной бычка, двинулась было дальше — и тут бы Игорю поговорить с ней по-хорошему, а он встал на дороге и сурово сказал: «Все равно нельзя. Запретная зона».
Вот как это вышло. Конечно, никакого запрета не было; он выдумал это, чтобы удержать ее. Глаза Лалико гневно сверкнули; она, не проронив ни слова, повернулась спиной и оставила Игоря растерявшегося, уничтоженного.
Так и заварилась каша. Арсен прискакал к начальнику заставы и заявил, что Тверских проходу не дает Лалико, да еще оскорбляет его, обзывает тираном. Что выдавать дочь насильно замуж он и не думает, а только дает ей советы. Что Лалико, девушка разумная, видит, кто лучше, офицер, технорук или невоспитанный мальчишка, который к тому же падок на водку и похвалиться может разве только взысканиями.
