Хайнц Конзалик - Человек-землетрясение
Экзамены он сдал посредственно. Как единственного сына и наследника баррайсовских миллионов учительский совет дотянул его до финиша, закрывая на все глаза. Как-никак, каждая семья во Вреденхаузене была тесно связана с заводами Баррайсов. Со своими теперь уже пятью тысячами рабочих и служащих эти предприятия играли роль кормилицы для Вреденхаузена. И только по одному предмету Боб принес домой круглую пятерку, блестящее «очень хорошо», в аттестате: по религии. Даже дядюшка Хаферкамп терялся в догадках, как такое могло произойти.
– Просто он добрый мальчик! – сказала Матильда Баррайс. – Материнская гордость приносит плоды, которых не найдешь ни в одном учебнике по ботанике.
– Тео, оставь, пожалуйста, свои саркастические замечания. Глубокая вера Боба – это нечто благородное, прекрасное, чистое.
С двадцати лет Боб Баррайс занимался исключительно автомобилями и девочками. В то время как Гельмут Хансен, друг его юности, спасший ему жизнь, на средства дядюшки Хаферкампа учился на инженера, Боб выводил из строя одну машину за другой и был грозой отцов подрастающих дочерей. Он принимал участие в авторалли, привозил домой серебряные кубки и лавровые венки с пестрыми лентами и четырежды попадал в аварии. «Если он наконец свернет себе шею, я за свой счет заставлю звонить в колокола! – сказал после очередной благополучно закончившейся аварии мастер Карл Хубалиц. Его дочь Ева была одной из тех девушек, которые после знакомства с Бобом сбросили свое детство, как ставшую слишком тесной кожу. – Но такое счастье никогда не выпадет!»
Тихо и незаметно в этом последовательном формировании Боба Баррайса участвовал человек, бывший рядом с пяти лет: няня Рената Петерс.
Полная сирота, попавшая в семью Баррайсов из сиротского дома, она терпеливо, поскольку была бедна, сносила годы рядом с Бобом, пытаясь добротой и увещеваниями хоть как-то воздействовать на эту дичающую натуру и сознавая всю безнадежность своих попыток. Боб ударил ее в первый раз, когда ему было девять лет. В десять он набил ее постель канцелярскими кнопками, в одиннадцать – прятался десять часов после их совместной прогулки, пока дядюшка Хаферкамп не вызвал полицию и не подверг Ренату Петерс допросу. В день пятнадцатилетия Боба Матильда Баррайс сказала:
– Дорогая Рената, Боб уже большой мальчик, и ему не нужна няня. Я благодарю вас за все, что вы для нас сделали. Если вы хотите остаться у нас, я охотно доверю вам ведение домашнего хозяйства.
Рената Петере осталась. Она теперь называлась «экономка» и получала на пятьдесят марок больше, хотя все еще на 450 марок ниже тарифа, но об этом никто не упоминал. Ей было разрешено занимать небольшую квартирку под крышей виллы: жилая комната, кухонька, ванная, маленькая прихожая. И балкон, с которого открывался романтический вид на множество холмов, возвышавшихся над Вреденхаузеном. «Если сюда прибавить квартиру, как раз будет ее полная зарплата! – резюмировал дядюшка Хаферкамп. – Кроме того, она почти член нашей семьи».
Насколько это можно было называть благодеянием, видно будет дальше.
Боб Баррайс щадил Ренату Петере во время своих сексуальных набегов. Она не была уродлива. Это была скорей деревенская Венера, налитая и пышущая здоровьем, с круглыми глазами и красными щеками, этакое райское яблочко, и при этом гарантированная девственница, которая смогла устоять даже перед сильным натиском Ганса Баррайса, отца Боба. Для Боба Рената была бесполой… Насколько он себя помнил, она всегда была рядом. Она купала его, вытирала махровым полотенцем, расчесывала волосы и несла в постель, рассказывала перед сном сказки или читала Карла Мая. Она стала вещью – как подушка, стул, стол, картина, окно, ковер, лампа, кровать.
Но в шестнадцать лет Боб избил Ренату в дикой ярости, когда она застала его с девочкой в парке виллы. Девочка плакала и вытирала слезы своими разорванными трусиками. Опустив голову, как бык, Боб кулаками гнал перед собой Ренату и орал на нее: «Не лезь в мои дела, черт побери! Я уже не ребенок! Проваливай, говорю тебе! Каждый готов меня воспитывать! Вечно я для них славный, добрый мальчик! Оставьте меня, наконец, в покое, проклятье! Дайте мне жить, как я хочу! Неужели никто еще не заметил, что у меня волосы растут не только на голове?»
С этого дня между Бобом и Ренатой расцвела любовь, граничащая с ненавистью. Он знал, что она видела многое из того, что другие упускали в своей слепоте, и мучил ее этим. «Сегодня я трахнул двух девчонок! – говорил он, например. – Одну за другой. И каждая могла смотреть на другую. Ренаточка, они трепетали, как обезглавленные курицы».
Трижды Рената выдавала его Матильде Баррайс. Но это был бессмысленный протест. «Глупая болтовня! – говорила Матильда. – Вот она, зависть маленьких людей! Мой сын знает, что делает!»
Боб действительно знал.
В двадцать четыре года он принадлежал к небольшой группе международных плейбоев, развлекался на ипподромах, занимался бобслеем в Сен-Морисе и водными лыжами в Сен-Тропезе, танцевал во дворце, но всегда оставался в тени своих кумиров Рубирозы и Гунтера Сакса, неслыханно страдая от этого. Его девушки были красивыми, длинноногими, с пышными копнами волос и острыми грудями, но глупыми и всегда на класс ниже, чем подруги его кумиров. Он ставил эксперименты: подсовывал в Сен-Морисе свою последнюю находку – белокурую Сильвию Пукер – трижды Гунтеру Саксу под его знаменитый нос… Но звезда не обратила на нее никакого внимания. Боб Баррайс ни дня не остался больше с Сильвией и выгнал ее ночью на снег из снятого шале. Ее вещи он выбросил из окошка.
– Чванливые кривляки! – орал Боб, стуча кулаками по стене домика. – Я заставлю вас признать меня! Вы у меня в очереди будете стоять, чтобы пожать мне руку! Вот погодите, я выиграю «Европейское ралли» и дам вам по морде рукой, вымазанной в автомобильном масле, а вы будете при этом млеть от восторга! – В приступе безудержной ярости он распахнул окно и заорал в холодную, мерцающую звездами зимнюю ночь: – Боб Баррайс идет! Погодите! Боб Баррайс придет, как землетрясение! Я вам обещаю!
В долине сверкали огни Сен-Мориса, блестящая крепость, в которой не было рыцарей без страха и упрека и дев с поясами невинности.
9 марта началось «Европейское ралли». Финиш: Монте-Карло. Бобу Баррайсу было двадцать четыре года, когда он ехал под номером 11 на «Мазерати» мощностью 240 лошадиных сил и ценою в 53 000 марок. В свою звездную поездку он отправился из Гамбурга. Вторым водителем ехал его друг Лутц Адамс, студент-медик и автомеханик, блондин-крепыш, состоящий из мускулов и жил, крестьянский сын из Вреденхаузена.
Трескучей морозной ночью с завывающим двигателем они мчались в горах. Дорога была скользкая – настоящий ледяной паркет, на котором бы пируэты делать на коньках, а не повороты на автомобиле.
