Борис Пармузин - Искатель. 1981. Выпуск №5
— Вот, вот, батенька. И какая вера! Я бы согласился повести это войско в любое сражение.
Васильев с трудом сдержал усмешку. Согласилось бы это войско пойти за тобой, старый идиот?
— У них много праздников, — сказал Васильев. — Они всю энергию, чувства отдают всевышнему. Зачем им воевать?
— У нас тоже было много праздников, батенька.
— Перестали верить, — равнодушно заметил Васильев. — Все они кончались пьянкой.
— Не скажите, не скажите,
— Пьянкой, — настойчиво повторил Васильев. — А иногда в сути люди не разберутся. Покров родился в Греции. Эллада забыла об этом празднике, а у нас гуляли… Ильин день.
— Да, ильин… — изменился полковник. — Самая горячая пора уборки хлеба. Каждая минута на счету. А они, подлецы, пьют, гуляют.
Иначе заговорил бывший хозяин. Вытащив грязноватый, помятый платок, он приложил к глазам.
Чувствительны стали эмигранты. Слава богу, Васильев не дожил до этого. Его нервы крепки. У него есть злость, терпение, выдержка. И все спрятано до поры, до времени. Правда, и он иногда срывается, начинает хамить. Но это, наверное, идет от характера. Нервы тут ни при чем.
— А у нас, батенька, своих праздников теперь не будет. Приходится чужими тешиться…
Знал бы ты, старый чурбан, что Васильев и не думал тешиться праздниками. У него просто есть время. Еще часа три-четыре. И ему, Васильеву, нужно побыть среди людей. Чтобы ни о чем серьезном не думать. И он гордится своими нервами. Гордится злостью, выдержкой, терпением. Но сегодня день особенный. Терпение могло лопнуть, злость прорваться, нервы сдать… Поэтому он чуть не забрел в толпу верующих. Нужны вот такая непонятная суматоха, буйное окружение. Все! Все что могло отвлечь от мыслей, от нетерпеливого ожидания последней, решающей встречи.
В принципе Васильев решился. Но он мог в любую минуту и отказаться. Тогда…
А тогда его ждет вот такая судьба спивающегося полковника. Судьба многих эмигрантов, которые неизвестно на что надеются. Ждать? Кого? Что?
Васильев кивком простился с пунцовым полковником.
— Вам надоело? — спросил Кочнев.
— Да… — поморщился Васильев.
— Но, батенька, что делать. У нас даже нет клуба.
Белая эмиграция делала попытки создавать в этой стране всяческие общества и клубы. Но основной программой их становилась антисоветская деятельность. И тогда правительство, местные власти, поддерживающие дружеские отношения с молодой Республикой Советов, пресекали подобную деятельность, и клубы закрывались, общества распускались.
— Нет, — согласился Васильев. — А жаль.
— Жаль… — подтвердил полковник и с тайной надеждой посмотрел на Васильева.
Возможно, поручик приглашен в гости, возможно, имеет желание где-нибудь (а на этой улице предостаточно этих мест) гульнуть. Чем черт не шутит, может, прихватит и его.
Но полковника Кочнева все реже приглашали выпить, тем более в гости. После двух-трех рюмок полковник становился несносным и нес такую околесицу о своих подвигах, что самые стойкие люди не выдерживали.
«Оставаться на чужбине, стать таким подонком, заглядывать в глаза, ожидая, когда пригласят на рюмку водки… Нет… увольте».
Поручик Васильев Геннадий Арсентьевич тридцати семи лет, здоровье отменное, холост. Такому человеку не место на чужих праздниках.
Он шел неторопливо по краю тротуара, чувствуя, что полковник смотрит вслед. И не надо смешиваться с толпой. Пусть смотрит за ним полковник. У Васильева осталось три часа до важной встречи, и он отлично в одиночестве пообедает в шикарном ресторане этого отеля. Старый забулдыга Кочнев, наверное, забыл, когда он бывал в подобных заведениях. Конечно, Кочнев следит за ним. И Васильев демонстративно зашел в отель.
Швейцар услужливо распахнул дверь. Через стекло Васильев взглянул в сторону мечети. Кочнев проводил своего бывшего подчиненного тоскливым собачьим взглядом.
У Васильева Геннадия Арсентьевича могут быть свои праздники.
Но когда он выпил бокал вина, настроение испортилось. И эта блестящая сервировка, крахмальные салфетки, услужливый официант — все было чужим.
И его праздник тоже был чужим.
А будут ли свои?
АНГЛИЙСКИЙ КОНСУЛ
Двухминутное символическое опоздание понравилось консулу Тиррелу.
— Ого! Вы настоящий дипломат, господин Васильев.
— Я солдат… — скромно ответил поручик.
Играть так играть. Тиррел сам великолепный артист. Он даже для посещений в старые районы города, особенно к туркестанским эмигрантам, переодевается в азиатский халат и ловко накручивает чалму на свою рыжую голову. Однако это скромное заявление Васильева консулу не понравилось…
— Забудьте о своем солдатском героическом прошлом. Конечно, вы были в армии. С выправкой ничего не поделаешь. Иногда у вас получается этакая стойка. — Говорил он, не скрывая усмешки. Особенно подчеркнул слова: солдатское, героическое. — Вам надо оставаться самим собой. Благодарю бога, что в ваших жилах не течет голубая кровь. Одна морока с этими аристократами.
Не слишком ли зарывается консул Англии? Можно и хлопнуть дверью. Но эта слабость была у Васильева секундной. Ну хлопнешь! А Тиррел руками бандитов хлопнет тебя. Слишком много поручик знает. Таких людей с миром не отпускают. Чем-то выдал свое настроение Васильев или консул сам почувствовал, что перегнул палку.
— Вы шикарно выглядели в этой яркой толпе, — улыбнулся Тиррел.
Оказывается, по его поручению за Васильевым следили. За каждым шагом. Наверное, тип, появившийся в ресторане за соседним столиком, и был соглядатаем английского консула. Шикарно выглядел!..
Васильев, заказывая дорогой костюм, знал, что ему не придется в нем долго прогуливаться по улицам святого города. Но это не имело значения. Хотя бы в последний раз. Ведь не Васильева осторожно тронул за локоть полицейский, а «приличную» шерстяную ткань, не перед ним швейцар услужливо распахнул дверь, а перед мастерством модного портного. Хотя бы в последний раз… Там, на советской стороне, Васильев будет одет в спецовку слесаря, механика или тракториста. Таковым будет его положение в «рабочей среде» в «авангарде пролетариата».
Эти формулировки Тиррел произносил без обычной ухмылки. Он осторожно и очень серьезно относился ко всем событиям, которые происходили в Советской стране.
Когда они тщательно долгими вечерами разрабатывали «биографию» Васильева, Тиррел как-то откровенно произнес:
— Жаль…
— Что? — не понял Васильев.
— Жаль, что вы в армии не очень-то… дружественно к низшим чинам относились.
