Густав Эмар - Лесник
По прошествии этих двух недель ньо3 Сантьяго однажды утром, вместо того чтобы отправиться на обычную нескончаемую прогулку, взял ружье, свистнул собак и скорым шагом направился ко входу в долину.
Едва он успел поравняться с ущельем, выходившим на узкую тропинку, которая вела к равнине, извиваясь у подножия горы, как услыхал напев баскской песни, которую распевали во все горло, между тем как серебристый звон бубенчиков будто в такт вторил пению.
Вскоре погонщик, которого он отослал две недели назад, вероятно возложив на него важное поручение, показался на повороте тропинки.
Он гнал четырех навьюченных мулов. За ними не торопясь шли четверо путников.
Впереди была молодая женщина лет девятнадцати, не более, красоты замечательной, но бледная, слабая и с выражением лица грустным и болезненным.
Из трех остальных двое были рослые и дюжие мужчины, еще молодые, а третья — женщина лет двадцати трех, довольно хорошенькая и чрезвычайно свежая. Трое последних были слуги: один из двух мужчин, по имени Педро, — муж молодой женщины; другой же, Хуанито, — брат Педро и, следовательно, деверь служанки Пакиты.
Завидев этих людей, ньо Сантьяго бросился к ним навстречу.
Путники остановились с почтительным и радостным поклоном слуг, выросших в доме и сильно преданных своим господам.
Сантьяго ответил, улыбаясь, на их поклон и обнял молодую женщину.
— Наконец-то ты тут, Долорес! — воскликнул он. — О! Как я счастлив, что мы опять вместе; время так медленно тянулось вдали от тебя!
— И для меня также, мой дорогой Луис! — ответила она, с нежностью отвечая на его ласки.
— Тс-с! Не называй меня этим именем, радость моя! — вскричал он, закрывая ей рот поцелуем. — Ты ведь помнишь о нашем уговоре.
— Извини меня, друг мой, — сказала молодая женщина с улыбкой, озарившей ее прекрасное и кроткое лицо, словно солнечный луч, который мелькнул среди туч. — От счастья, что вижу тебя, я забыла обо всем на свете.
— Оставим это, моя крошка, но дай мне пожурить тебя.
— Меня, мой возлюбленный господин и повелитель? За что же?
— За то, что при твоей слабости ты идешь пешком, когда могла бы спокойно сидеть на муле.
— Я уже говорил графине, — пробормотал погонщик, — но она меня не слушала.
— Да что же это, Ареги! — с живостью вскричал ньо Сантьяго. — Что это вы говорите?
— Ба! — не смущаясь заявил тот. — Мы здесь в семье, и никакой опасности не подвергаемся. Дайте мне говорить по-своему, ваше сиятельство; не бойтесь измены с моей стороны, я сохраню вашу тайну.
Граф ли был незнакомец или нет, но он протянул погонщику руку.
— Знаю, — сказал он ему.
Подойдя к хижине, донья Долорес улыбнулась.
— О, как счастливы мы будем здесь! — радостно вскричала она.
— Если только наши гонители не отыщут нас и тут, — грустно возразил муж.
— Как же это возможно? Разве ты не умер для всех, без сомнения умер? И я разве не бежала во Францию и не постриглась там в монастыре в отдаленной провинции?
— Правда, — согласился он, — теперь, когда мы навек отторгнуты от общества, будем жить друг для друга и все счастье искать в нашей любви.
— Этого достаточно, чтобы жизнь показалась нам раем, мой возлюбленный.
На другой день ньо Сантьяго уехал в Толедо с погонщиком мулов.
Там они расстались, чтобы, быть может, никогда больше не видеться. Ареги возвращался в Бискайю.
Со слезами на глазах пожали они друг другу руки в последний раз.
Хотя долина, где поселился ньо Сантьяго, никому по настоящему не принадлежала, он решился, во избежание всяких придирок и притеснений со стороны местных властей соседнего города, отнять у них возможность тревожить его в уединении.
Он обратился к толедскому нотариусу и поручил ему начать переговоры с городским советом относительно покупки долины.
Члены совета сначала не уразумели ни слова из всего дела; они понятия не имели о существовании этой долины, однако деньги получать всегда кстати, откуда бы они ни приходили, поэтому городской совет после долгих прений и переговоров согласился за две тысячи пиастров наличными уступить некоему ньо Сантьяго Лопесу, землепашцу и леснику, означенную долину в вечное и потомственное владение, с правом передачи без всякого предварительного разрешения.
К этой купчей по настоятельному требованию лесника была сделана приписка, в силу которой ему предоставлялось на вековечные времена право охоты в горах круглый год на пятнадцать миль в окружности, и это за дополнительную сумму в тысячу пиастров, внесенную единовременно.
Только в пользу его величества короля испанского выговорено было право охотиться в горах, если во время своего пребывания в Толедо, куда он приезжал довольно часто, ему угодно было бы заняться охотой.
Итак, сумма купли достигла трех тысяч пиастров, которые надлежало немедленно внести в городской совет нотариусу, служившему ходатаем в торге.
Это и было им исполнено, не покидая заседания. Ему вручили купчую крепость в законной форме, и сановники благородного города Толедо радостно потирали себе руки, устроив такое выгодное дело.
В ту эпоху, как и ныне, горы в окрестностях Толедо имели весьма дурную славу: в них укрывались бандиты со всей провинции; они убивали и грабили путешественников, не опасаясь ни алькальдов4, ни альгвазилов5, которые не смели им противиться. Поэтому, вполне естественно, никто не изъявлял желания владеть долиной, где ньо Сантьяго вздумал поселиться.
Как бы то ни было, он щедро вознаградил нотариуса, тщательно спрятал акт и весело вернулся в горы, куда прибыл за два часа до заката солнца, спеша увидеть жену, с которой расстался на рассвете.
Наши отшельники зажили чисто патриархальной жизнью.
Пакита была молочная сестра доньи Марии Долорес, Педро и Хуанито — молочные братья ньо Сантьяго; эти пять лиц в сущности составляли одно семейство, так они любили друг друга.
Однако, несмотря на просьбы и даже приказания ньо Сантьяго, никогда трое слуг не соглашались садиться за один стол со своими господами.
Не видя возможности убедить их, тот наконец предоставил им свободу поступать по-своему, чем несказанно обрадовал этих честных и скромных людей.
Ньо Сантьяго охотился, Мария Долорес вела домашнее хозяйство, Пакита исполняла тяжелые работы и ходила за птицами и скотом, мужчины возделывали поля и сад.
Каждое воскресенье маленькая колония ходила к обедне в маленькую церковь в бедной деревеньке на склоне горы, обращенном к Толедо.
Они были счастливы.
По прошествии нескольких месяцев обе женщины разрешились от бремени одна вскоре после другой.
