Виталий Мелентьев - Одни сутки войны
Но в поиски Матюхина долго не брал: заставил овладеть рацией, приемами рукопашного боя… Больше того, недели за две до похода переселил Матюхина из общей землянки в свою, офицерскую.
Такая дружба вызвала недоумение. Что их связывало, никто не знал. Зюзин — сибиряк, забайкалец, Матюхин — донской казак. Зюзин — резкий, Матюхин — скорее добрый, во всяком случае, уважительный. Зюзин выпивал, Матюхин даже законные, «наркомовские», отдавал в общий котел: «Я в плен попал пьяным. Теперь все. До конца войны в рот не возьму». Но как попал в плен — не рассказывал.
И тем не менее Зюзин и Матюхин дружили. Сдержанно, неброско, на людях просто незаметно, но дружили.
И вот когда Зюзину, удачливому Зюзину, выпало такое ответственное задание, он оставил уже проверенного Грудинина и взял с собой Матюхина. При этом потребовал для своей группы не одну, а две рации. Связисты, естественно, возражали: три рации уже погибли, но Зюзин добился своего…
Майор Лебедев стоял на опушке и все вспоминал, прикидывал, оценивал… Постепенно он стал различать не только военные шумы. Оказывается, пели птицы. Он вслушался. Опушка березового колка и принизинный кустарник звенели трелями и посвистом. В небе едва заметно мерцали приглушенные июньским рассветом звезды.
На стороне противника метнулся прожектор, потом полоснули яркие лучи фар и послышался далекий шум моторов. Постепенно он стих, точнее, его заглушил усилившийся прочесывающий огонь. Из тумана густо вылетали светлячки трассирующих пуль и гасли в брустверах наших окопов.
Советская сторона молчала. Лебедев поморщился: следовало бы отвечать, иначе немцы могут подумать, что молчим неспроста. Это насторожит их. Но, прикинув все, майор решил, что, пожалуй, можно и не нарушать огневого режима, принятого в последнее время.
Лебедев подошел к пеньку, сел и стал смотреть на немецкую сторону.
2
Зюзин, как всегда, шел первым. Шел легко, неслышно, чутьем угадывая в тумане кочки и сушинки в заболоченной пойме крохотной речушки, вдоль которой располагалась оборона воюющих сторон. Немецкий берег был чуть выше, наш — чуть ниже.
Когда выбирали место перехода линии фронта, Зюзин забраковал этот участок: через него проходила первая из погибших групп. Он вообще настаивал, чтобы его группу высадили или выбросили с самолета в тылу противника. Но полковник Петров — начальник разведотдела армии — запротестовал:
— Ночи светлые. Самолет могут засечь. Если выбросить вас далеко, будете добираться неделю или больше. А сведения нужны как можно скорее.
— Зато надежнее, вернее.
— Рассудим так: противник знает, что мы уже проходили здесь. Значит, он вправе решить, что вторично мы не пошлем людей тем же маршрутом.
— Верно. Но только в том случае, если тут сидят наши старые знакомые. Они привыкли к нам, мы — к ним. А если новые? Свежие? Они наверняка подстрахуются и перекроют маршрут.
— Тоже верно. Значит, нужно идти не точно этим маршрутом, а попетлять.
— Это само собой. Только леса здесь старые, смешанные, много дуба. Так что полно прогалин — трудно маскироваться. И поля. Как правило, незапаханные.
— Зато заросшие сорняками. Маскировка!..
Они спорили долго, обговаривали различные варианты маршрутов. Потом Зюзин с майором Лебедевым проверяли эти варианты по карте. И все-таки выбрали именно этот, знакомый маршрут: сплошных траншей перед заболоченной и лишь теперь подсыхающей поймой немцы не создали, надеялись, что болото надежно прикроет их боевые порядки. Однако в жару припойменное болото усохло, а немцы по-прежнему обходились поддерживающими огневую связь опорными пунктами и ночными патрулями — либо хитрили, не привлекая внимания противника к этому месту, либо знали, что у русских тут резервов нет и нанесли внезапный удар они не смогут. Так или иначе, а проскользнуть на данном участке разведчикам было, конечно, легче, чем в любом ином месте.
К жидким проволочным заграждениям группа вышла точно в срок, даже минут на десять раньше: затвердевшая пойма не задержала разведчиков и мелководную речушку форсировали без особого труда.
Вперед выползли два разведчика, перекусили ножницами нижние нити проволочных заграждений, полежали, послушали и осторожно поползли дальше, ощупывая вошедшую в рост траву — искали мины. Не нашли. Тогда за ними поползли остальные.
Справа, как и предполагалось, едва заметно светилась амбразура дзота — там постоянно дежурили пулеметчики. Слева, за траншеей, горбился наблюдательный пункт. Ночью, как показало длительное наблюдение, в нем отсиживались патрули.
Разведчики молча перемахнули траншеи и по луговине устремились в глубь обороны противника — к дубраве. Сзади раздался приглушенный говор: патрули вышли из НП и двинулись по траншее к дзоту. Разведчики притаились, дожидаясь, пока патрули скроются в дзоте, — на несколько секунд через открытую дверь пробился слабый свет.
На опушке дубравы пахло просыпающимися грибницами, цветами и чуть-чуть земляникой. Ветер усиливался, жесткие дубовые листья начали жестяно шелестеть. Разведчики перевалили противопожарную канаву и впервые поднялись в рост. Прислушались, осмотрелись и неторопким шагом, пружиня в коленях, держа руки на предохранителях автоматов, углубились в дубраву.
Зюзин отстал и, когда с ним поравнялся Матюхин, шепнул:
— Ты, радист и Сутоцкий идите правее… метрах в ста. В бой не вступать. — Подумал и добавил: — За радистом смотрите — вроде дрожит.
Матюхин шепотом передал Сутоцкому приказ и поймал радиста за подол маскировочной куртки.
Радист вздрогнул, быстро оглянулся. Матюхин жестом приказал ему свернуть вправо, но радист неожиданно рванулся и, злобно скаля зубы, упрямо потянулся за основной группой. Сутоцкий молча показал ему огромный кулак. Радист сник, но подчинился.
Теперь разведчики шли двумя группами, наискось пересекая дубраву, чтобы выйти к заросшим бурьяном полям, проскочить, точнее, проползти их и войти в смешанный лес.
Матюхин пропустил вперед радиста, потом Сутоцкого и пошел замыкающим.
Дубы стояли могучие, разлапистые, шелестели солидно, и тени от них лежали густые, надежные. Но тени эти не перекрывали друг друга. Между ними едва заметно просачивались потоки зеленоватого света: близился ранний июньский рассвет. Сутоцкий и Матюхин жались поближе к огромным стволам, а радист шел по прямой.
Шел не оглядываясь и, видно, только слушал. Когда шорох шагов товарищей затихал, он приостанавливался. Тогда разведчики нагоняли его и слышали прерывистое, шумное дыхание товарища.
