Авенир Зак - Пропавшая экспедиция
И вдруг из соседней комнаты раздался резкий, пронзительный голос:
— Государ-р-р-ю импер-р-р-ратор-р-ру ур-р-ра, у-р-р-ра, ур-р-р-ра!
Петровых выхватил маузер и, оттолкнув старуху, бросился в раскрытые двери.
В нарядной клетке, стоявшей у окна, сидел большой попугай.
— Ур-р-р-ра! — вызывающе сказал попугай, глядя на матроса.
— У-у, контра, язвия тебя дери! — засмеялся Петровых. — Скажи спасибо, что ты птица. Был бы человек — на месте шлепнул!
Конный отряд Струнникова ожидал погрузки на узловой станции. Старый паровичок медленно подтаскивал к низкой платформе запыленные вагоны товарного состава.
— Первые пять вагонов — под лошадей! — скомандовал Струнников. — Шестой — под фураж!
Заскрипели отодвигаемые двери, бойцы подносили к вагонам тесаные бревна, складывали из них помосты для лошадей. Струнников придержал коня возле одного из вагонов и увидел внутри большие ящики с лаконичной надписью: «Петромузей».
— Освободить вагон! — скомандовал он.
Несколько бойцов бросились выполнять приказание командира. На одном из ящиков, накрывшись бушлатом, богатырским сном спал Петровых. Под общий смех ящик со спящим матросом вытащили из вагона. И только когда рыжий жеребец, подведенный к вагону, от испуга встал на дыбы и оглушительно заржал, проснувшийся Петровых вскочил на ящик и, прежде чем сообразил, что происходит, выхватил маузер. Конники засмеялись.
— У… Контра, язвия вас дери! — заорал Петровых. — Грузи ящики обратно!
Конники захохотали. Жеребец, подтягиваемый за повод, неохотно поднялся по бревнам. Петровых бросился наперерез, закрывая дверной проем вагона.
— Осади назад, стрелять буду! — кричал он. — Я везу в Петроград имущество князя Тихвинского!
Со всех сторон послышались гневные возгласы:
— Шкура!
— Барский холуй!
— Гони его в шею!
— К стенке гада!
Бойцы стащили Петровых на платформу, отняли маузер и скрутили руки. И тут же появился Струнников на сером в черных яблоках коне.
— Кто такой? — спросил Струнников.
— Холуй князя Тихвинского. Барское добро спасает, — сиплым голосом доложил худощавый боец.
— Это я холуй? — задыхаясь от ярости, прохрипел Петровых. — Это я, матрос революционной Балтики, холуй?! Я же тебя, контра, язвия тебя дери!..
— Мандат есть? — спросил Струнников.
Бойцы, державшие Петровых, отпустили его руки, он достав свой мандат, протянул его Струнникову.
— Читай сам, — приказал Струнников.
— «Веками потом и кровью создавалась Россия, — с трудом разбирая текст, читал Петровых. — Куда ни посмотрим, всюду видны плоды рук трудового народа…»
И, уже не глядя в бумагу, как оратор на митинге, Петровых бросал конникам запомнившиеся ему слова мандата:
— Царские и княжеские дворцы, бесценные произведения искусства, коими тешились лишь цари и богачи, стали нашими. Отныне и навечно они возвращены законному владельцу — победителю, революционному народу!» — И неожиданно для себя, подхлестнутый собственным воодушевлением, он закричал: — Ура!
— Ура! — подхватили конники.
Но Струнников дождался паузы и скомандовал:
— Заводи лошадей!
— Не пущу! — закричал Петровых, снова бросаясь к вагону.
— Не дури, матрос, — строго сказал Струнников. — Нам каждая минута дорога. Республика в опасности! На фронт едем! Отойди, слышь!
Петровых метнулся к Струнникову, сунул ему в лицо мандат:
— Читай, если грамотный. Всем местным властям, железнодорожным начальникам и командирам воинских соединений предписывается настоящим оказывать всяческое содействие товарищу Петровых в доставке ценного груза республики. Печать Совета Народных Комиссаров видишь? Или неграмотный?
— Грамотный, — заглянув в бумагу, нетвердо сказал Струнников. — Отдайте ему пушку, а вагон отцепите.
И Струнников, вздыбив коня, поскакал вдоль состава.
К Петровых протиснулся худощавый боец, обозвавший его княжеским холуем.
— А не можешь ли ты сказать, Балтика, — засипел он, — в какой сумме выражается стоимость данного имущества? В золотых рублях. Ну, скажем, в тысячах, в миллионах или, допустим, в миллиардах?
— Бери выше, — важно сказал Петровых, укладывая маузер в кобуру, — в биллионах, а может, даже в этих… в бильярдах.
Через два дня во внутреннем дворике Петроградского музея служащие разгружали подводы с ящиками, доставленными Петровых. Лошади подбирали с земли остатки сена. Директор музея, придерживая рукой спадающее пенсне, проглядывал длинную опись коллекции, с трудом удерживая довольную улыбку.
— Вы, товарищ Петровых, даже представить себе не можете, какое великое дело вы совершили… — сказал он, пожимая руку матросу.
Рядом с маленьким директором в черной шапочке матрос выглядел гигантом.
— А вы не скажете, товарищ заведующий, — расплываясь в улыбке, спросил он, — в какой примерно сумме выражается стоимость этой коллекции… ну, скажем, в золотых рублях?
— Не скажу. Даже приблизительно. Эта коллекция, собранная князьями Тихвинскими на протяжении почти двух веков, практически цены не имеет. Она бесценна. — Он заглянул в опись. — Вот, скажем, № 67… Пинтуриккио. Мальчик в голубом. В 1672 году герцог Миланский заплатил за нее золотыми монетами, уложенными в два ряда по всей поверхности картины. Сегодня, в 1918 году, ее цена возросла во много раз. Она уникальна, то есть, иными словами, бесценна. Я прошу вас, Андрей Аполлонович, — обратился он к одному из сотрудников, — откройте пятый ящик… Сейчас вы увидите этот шедевр…
Сотрудники музея вскрыли один из ящиков, подняли крышку.
— Осторожнее, ради бога, осторожнее!.. — с волнением произнес директор.
Он отстранил рабочих и аккуратно приподнял слой войлока, под которым оказалась стружка… Он опустил руки в стружку и вытащил из ящика старый, поломанный стул.
— Что это значит? — обернулся он к Петровых.
Матрос бросился к ящику, запустил руки в стружку и вытащил оттуда старую керосиновую лампу…
Кирпичи, войлок и стружка… Больше в ящике ничего не было.
— Откройте другой ящик… вот этот… — упавшим голосом сказал директор.
И во втором ящике оказалось то же самое — войлок, опилки, старая рухлядь, кирпичи…
— Что вы нам привезли? Где коллекция?!
— Вот этими руками… Собственными руками… укладывал, — тихо сказал Петровых, и на лице у него выступили крупные капли пота.
Часть первая
ОДНОРУКИЙ СТАРЬЕВЩИК
Трое мальчишек в скуфейках и кургузых послушнических рясках, со свечами в руках, молились перед иконой Богоматери. Чуть вздрагивало пламя свечей, едва заметно шевелились губы. В полумраке собора Острогорского монастыря несколько монахов, подоткнув под пояс рясы, мыли полы. Грузный дьякон осторожно заливал масло в лампаду зеленого стекла. В гулкой тишине собора послышался негромкий голос:
