Борис Ковальков (Николай Велет) - Алиби убогого дракона. Повесть. Рассказы
– Внутри этот двуногий, ощипанный!
– Не бойся, снаружи стекло!
– Что такое стекло?
– Такой плоский, тонкий, прозрачный, твердый воздух…
И ворона побольше, застучала клювом.
– Видишь?
– Ничего не вижу… Ай, подходит!
– Смотри, смотри!
Стекло лопается. Ворона поменьше, просунула голову внутрь.
– Ага, видала, ничего там нет!
Хозяин подошел ближе и нагнулся.
– Влезайте. Что сидеть в снегу?
…Фонари на чугунных, деревянных или железных столбах крашенных в серый и черный цвет. Фонари в городе сохраняли: масляные, газовые, электрические. «Ездит ли сейчас Снайге зажигать и гасить фонари?» Любке вспомнил фонарщика, его маленькую тележку похожую на кресло с колесиками и ослика. Кованные вывески мастеров и цехов. Перед трактирами и магазинами объявления, цветными мелками по старинным темным доскам. Двери резные деревянные и обитые железом, полированные ручки желтого металла… «Которые открывали и закрывали сотни лет. Свежая веселая древность!» услышал Любке. Перед дверью в жилой дом, на углу Венналикку, стояли две высокие девицы. Одна, с золотистыми волосами, открывала и закрывала дверь, другая, с гитарой за спиной, стояла рядом, склонив голову, прислушиваясь.
– «Четырнадцатый век! Работа мастерской Антса», пояснил мужчина, который успел выйти, пока девушка приоткрывала дверь.
– «Ой простите!» – засмеялись девицы.
– «Вам спасибо, Пирре! Весь дверной прибор той же работы. Само полотно той же эпохи – время принцессы Гасеннау. Pluteus – осадные дубовые щиты. С ними шли на приступ Вышгорода вооруженные схоластики».
– «Отобрали, сделали двери! Пересхоластили схоластиков!»
– «Мотти?!»
– «Ой, простите! Пересоле… цистили!» – веселились девушки. – «Хорошая тема для песни!»
Не пройдя и двух домов, Любке услышал…
Доски сшиваем в щит боевой,
На стены под стрелы пойдем за мечтой.
От суеты не укроет щепа!
В дверь перешьем тесины щита-
Быть может мы в прятки играем с мечтой?
…Любке шел не быстро. «Заметила? Вверху сумрак и весь свет со снегом собирается внизу-идем в золотом потоке». Люди так же шли не спешно. Они гуляли под снегом, прохаживались. Разъезжали редкие автомобили и экипажи. Прозвенел трамвай, спускаясь по Большой Морской, зимой они останавливались на каждой остановке, летом двери не закрывались, и люди садились на ходу-трамваи ездили не очень быстро. Среди предпраздничной сутолоки Любке заметил: – «Смотри, это же старая пролетка Матиаса. Ты удивляешься, что без седока? Лошадка удивительней». Кобылка посмотрела на Любке синим глазом, фыркнула; у колес пролетки мелькнули хвостатые тени. Любке почувствовал под ладонью лохматое и теплое, руку не отдернул, машинально погладил. Это мохнатое прошло рядом несколько шагов. Любке показалось, что это пес, а мимо прошмыгнул ратмус. На кончике хвоста – кольцом, тот нес маленький сугробик. Подбегая к кобылке, ратмус штопором встряхнулся, обернулся, хапнул слетевший снежок, поймал задней лапой спицу, как стремя, махнул в кузов пролетки и укатил. И одного паворимага4 Любке увидел, тот стоял на задних лапах у цветочного магазина на Венналикку в окружении детей; дети бесстрашно дергали паворимага за иглы и показывали ему выставленные в витрине праздничные венки.
НАВРАП
Наврапы могут спать на лету, но этой особенностью не стоит пользоваться никому.
… – Сны обгоняют сны, прядутся в косу и коса рассыпается янтарным песком. Твердая скорлупа сжимается. Маргаритка и серп; Деметра любит кентавров, а я не люблю фритату, но почему я не люблю меланж? Каменная скорлупа… Пробудись, вот и маяки Капштадта! Последняя надежда – город. Моя мечта и боль. Если не согласятся, я их так поздравлю с праздником, выложусь, из кожи вылезу и голышом! Надо приготовиться, никто не должен узнать о мне раньше срока. А что я узнаю о себе? Большое змеиное заблуждение-достаток прямо пропорционален росту непреложной убежденности в правильности выбора схемы полета. Не менее устойчивая аберрация, что и наоборот. Что я порю? Не здоровится мне. Нет, неси ветер! По ветру, по ветру! Начнем осмотр с форта и через Опустевшую часть, кругами к ратуше, там Антс на шпиле5. Увековечили. Великий мастер. О златорукий, почему ты не родился позже? Интересно, кто меня встретит, Кире или Влад? Герои. Такседермисты – прозекторы, драконофаги. Больны, оба. Считают, что надо не относиться к змеям серьезно, змеев это раздражает, они теряются и совершают ошибки. Жуть двуногая, и ведь правы… Мало кто знает, что уязвимое место змея именно голова, забыли, что написано в Книге. Безграмотный чешуеперстый ужас. Глотать их, не переглотать… Эти-то знают, грамотеи. Тьфу, перед праздником смутные мысли, как проглоченная мясорубка и она работает зараза. Город, вот спасение. Мотаюсь, как в вате. Крылышки, мои крылышки.
2
Улицы. Это был лабиринт, устроенный когда-то для защиты города и вышгородского замка. В то время каэнглумцы не совсем убедились в своей странной независимости и понастроили множество защитных сооружений. Но уже тогда этот лабиринт строился и для нескучных прогулок, каэнглумцы были несколько расчетливы.
Старый город в крепостных стенах маленький, но не «игрушечный», строгий нарядный город. Большая часть Каэнглума построена на склонах теснины реки Голхи. «Дома стоят очень уверенно. Можно ли так говорить о домах? Про себя можно».
Дома. Почти каждый имел свое имя и многие украшены росписями-историями города или историями самого дома. Снег застил, но Любке по памяти угадывал. Вот «Три Брата». За серой каменной штукатуркой, как корни дерева проявлялся каркас фахверка. Над самыми верхними, никогда не затворяющимися окнами чердака, балки с блоками на конце и провисшими цепями, канатами от блоков в окна. Дома для себя и своих двух братьев построил один человек; он пришел из страны расположенной южнее Каэнглум. Братья искали его по всей Европе и нашли молодым, сами будучи уже старыми и больными. Младший брат ухаживал за ними, пока возраст их не сравнялся.
Высокие щипцы, острые даже у «Толстяка», чья стена усыпана окнами настоящими и прорезанными сграффито по штукатурке; последних было больше и тоже с настоящими ставнями. «Ты спрашиваешь, кто такой был Толстяк? Булошник. Историй рассказывают много и разных; прозвище перешло к дому». Одну Любке помнил. Она была о фальшивых окнах, недовольных горожанах и любознательных всадниках. Всадники спустились с Вышгорода, желая подробно ознакомиться в Магистрате с городскими порядками. Спустились сквозь Проломный спуск. Его и проломили всадники, так как основной-Лангбейн был тщательно и наглухо заделан трудолюбивыми горожанами. «Ты спрашиваешь зачем? Это интересная история, но я расскажу ее позже. Говорили, всадники так и не достучались до хозяина. Говорили, что он был главой магистрата. Если угадать настоящее окно, а оно в пекарню, и постучать, откроют и угостят горячим хлебом. Пекари, время от времени, закладывают одно окно и разбирают другое. Попробуем?» Любке постучал и угадал. Дальше он шел держа в руках горячую свежую, слегка обсыпанную мукой, булку.
Рядом конечно «Тощий Сапожник». Почти башня. С одним рядом окон, одно над другим по узкому фасаду, от цоколя до самого верхнего пятого под коньком. Длинные окна в мелкий переплет. «Видишь? В одном, на втором этаже сохранились маленькие, круглые, разноцветные стекла. Их вынули из разных окон после пожара. Когда-то каждое окно имело свой цвет. Сапожник жил в цокольном этаже. И до сих пор вывеска. Дом был самого сапожника, на него тоже хватало историй. Говорили, в доме когда-то не было перекрытий и из полуподвала шла одна лестница, окна были на ее площадках. Говорили так же, что он хотел поднять стену и лестницу еще на два окна выше… Да, ты догадлива, наверно он так и хотел».
Любке шел, вспоминал, сам себе и кому-то в мечтах рассказывал истории о тех странных и веселых людях. Вот еще очень старинный дом, здесь жил цирюльник, но дом назывался «Теща». Рассказывали, что цирюльник сам себе изготавливал инструменты, да такие, что были выставлены, как шедевр на звание мастера. Инструменты признали и по легенде, хотели принять в цех не только Кователей Каэнглум, но и Капштадта6. Случай потряс весь город. Кузнецы сковали вывеску новому мастеру. Но теща цирюльника не хотела быть тещей кузнеца. Зять ходил в Вышгород к князю. Свои шеи ему подставляли многие знатные люди. Один брат тещи был лекарем, другой служил в Магистрате, должности никто не помнит. Она уговорила всех. Такая была женщина. В утешение самому цирюльнику разрешили-лекари закрыли глаза-делать некоторые мелкие операции кроме дозволенных кровопускания, установки пиявок и удаление мозолей. А так же заказали ему инструменты. «Можешь представить? Их можно увидеть! Они до сих пор хранятся в музее магистрата. Я их видел в детстве, эти ювелирные изделия не похожи на современные хирургические инструменты. Говорят они обладают анестезирующим действием, что было проверено и в настоящее время. Ты смеешься… Хочешь проверить сама? Что ты, не надо. Другое, о цирюльнике и лекаре ты сможешь узнать в хрестоматийной истории о времени принцессы Гасеннау, в главе «О Пирожных».
